Алистер Маклин - Кукла на цепи. Одиссея крейсера «Улисс»
– Пусто, господин полковник, – сообщил он. – Мы были даже на колокольне.
Де Граф отвернулся и взглянул на голубой пикап.
– Если сержант Гропиус говорит, что там никого нет, значит, там никого нет. – Он помолчал, потом медленно продолжал, – ван Гельдер хитер. Это мы теперь знаем. Его нет в доме Гудбоди. Мои люди блокировали обе стороны канала и улицу. Стало быть, его здесь нет. Он где–то в другом месте.
– Да, в другом месте, но все же он здесь, – возразил я. – Если мы его не найдем, как долго вы оставите оцепление?
– Пока не перетряхнем и не проверим каждый дом на этой улице. Два часа. Может быть три.
– А потом он мог бы уйти?
– Да. Если бы, конечно, он тут был.
– Он здесь, – уверенно сказал я. – Сегодня суббота. Строители в воскресенье сюда приходят?
– Нет.
– Это даст ему тридцать шесть часов. Сегодня ночью, а возможно, даже завтра вечером он спустится вниз и исчезнет.
– Моя голова, – де Граф снова приложил платок к ране, – у пистолета ван Гельдера очень твердая рукоятка. Боюсь, что…
– Тут, внизу, его действительно нет, – пояснил я терпеливо. – Обыски в домах – пустая трата времени. И я совершенно уверен, что он не сидит на дне канала, сдерживая дыхание. Итак, где он может быть?
Я изучающе посмотрел на темное, в изодранных тучах, небо. Глаза де Графа последовали за моим взглядом. Черный силуэт огромного подъемного крана казался почти достигающим облаков, конец его массивной горизонтальной стрелы терялся и темноте. Этот кран всегда представлялся мне странно грозным, а нынешним вечером, принимая во внимание то, что пришло на ум, он выглядел особенно мрачно и зловеще.
– Конечно, – прошептал де Граф. – Конечно.
– В таком случае я иду туда!
– Это безумие! Чистое безумие! Поглядите на себя, на свое лицо. Вы недостаточно хорошо себя чувствуете для подобных упражнений!
– Я чувствую себя прекрасно.
– Тогда я иду с вами, – решительно заявил де Граф.
– Нет.
– У меня есть молодые, ловкие сотрудники…
– Вы не имеете морального права требовать этого от кого бы то ни было из своих людей, а молодость и ловкость тут ни причем. И не настаивайте – бессмысленно. Кроме того, ситуация не годится для прямой атаки. Это надо сделать тихо, украдкой, либо вообще не делать.
– Он вас увидит, – де Граф, сознательно или нет, но принял мою точку зрения.
– Вовсе нет. С той высоты, где он сейчас, все внизу тонет в темноте.
– Мы можем подождать, – настаивал он. – Ведь до утра понедельника ему придется спуститься.
– Ван Гельдер не наслаждается зрелищем смерти. Это нам известно. Но смерть ему совершенно безразлична. Это нам тоже известно. Жизнь – жизнь других людей – ничего для него не значит.
– Ну и что?
– Его нет тут, внизу. Белинды тоже. Стало быть, она с ним там, наверху. А когда он будет спускаться, возьмет ее с собой – в виде живого щита. И ей не уцелеть…
Де Граф больше не пытался меня удерживать. Я оставил его у дверей церкви, направился на стройплощадку, подошел к крану и начал взбираться по нескончаемым ступенькам, косо помещенным внутри его каркаса. Это было долгое восхождение, и в своей нынешней форме я охотно бы от него отказался – при других обстоятельствах, хотя ничего особенно утомительного или опасного в нем не было. Одолев примерно три четверти пути, я остановился перевести дух и глянул вниз.
Никакого такого головокружения от высоты я не почувствовал. Все тонуло во тьме, слабые уличные фонари вдоль канала виднелись точками света, а сам канал – слабо светящейся ленточкой, такой далекой, почти нематериальной. Невозможно было разобрать очертаний ни одного из домов, разве что – петушка на кончике церковного шпиля, но и он находился в ста футах подо мной.
Перевел взгляд вверх – до кабины крана оставалось еще футов пятьдесят: темное четырехугольное пятно на фоне почти такого же темного неба. Я продолжал взбираться.
Всего десять футов отделяли меня от входного люка в полу кабины, когда между туч образовался просвет и выглянула луна, правда, только что народившаяся, но и этот свет показался ослепительно ярким, залил выкрашенный желтой краской кран, обнаружил каждую горизонтальную и вертикальную черточку его конструкции. Он осветил и меня, вследствие чего я узнал то особенное чувство, какое бывает у пилота, пойманного в луч прожектора: что я пригвожден к стене. Теперь стала видна чуть ли не каждая царапина на люке, и мне пришло в голову, что, коль скоро я так хорошо вижу все над собой, то кто–то в кабине может так же хорошо видеть то, что под ним, и чем дольше я остаюсь на месте, тем больше шансов меня обнаружить. Вынув пистолет из кобуры, я бесшумно преодолел несколько оставшихся ступенек, но тут люк легко приподнялся и в щель выглянул длинный и отвратительный на вид ствол оружия.
Вероятно, мне следовало почувствовать горечь разочарования, которая считается обязательной спутницей сознания окончательного поражения, но в тот день на мою долю выпало слишком много испытаний, все естественные чувства были уже израсходованы, и я принял неизбежное с фатализмом, который удивил даже меня самого. Это не назовешь добровольной капитуляцией. Если бы у меня была хоть тень шанса, я затеял бы стрельбу. Но шансов не было, и я примирился с этим.
– Это полицейский автомат, заряженный картечью. – Голос ван Гельдера имел металлический, глухой, я бы сказал, могильный оттенок, который вовсе не показался мне утешительным. – Вы знаете, что это значит.
– Знаю.
– Отдайте мне оружие. Рукояткой вперед.
Я с готовностью сделал это, благо опыта вручения своего оружия кому попало у меня накопилось предостаточно.
– А теперь – револьверчик из вашего носка.
Отдал ему и револьверчик. Люк распахнулся, и я увидел ван Гельдера в лучах луны, падающих сквозь окна кабины.
– Входите, – пригласил он. – Места хватит.
Места и впрямь было вполне достаточно, при надобности в кабине поместилось бы с дюжину людей. Ван Гельдер, как всегда спокойный и невозмутимый, повесил автомат на плечо. Белинда, бледная и обессилевшая, сидела и уголке на полу, а рядом с ней лежала большая кукла с Хейлера. Белинда попробовала улыбнуться мне, но это у нее не очень получилось. Было в ней что–то такое беззащитное и угнетенное, что я едва не бросился, чтобы вцепиться ван Гельдеру в горло, не обращая внимания на его оружие, но здравый смысл и мгновенная оценка расстояния привели лишь к тому, что я осторожно опустил люк, так же осторожно выпрямился и кивнул на автомат:
– Догадываюсь, что вы взяли эту штуку из полицейского пикапа, а?
– Верно догадываетесь.
– Должен был проверить.
– Должны были, – вздохнул ван Гельдер. – Я знал, что придете, но вы напрасно беспокоились. Отвернитесь.
Я отвернулся. В ударе по затылку не было ни удовольствия, ни гордости от собственной ловкости, какие прежде выказал Марсель, но его как раз хватило на то, чтобы на мгновенье оглушить меня и свалить на колени. Я смутно чувствовал, как что–то холодное и металлическое охватывает мне левое запястье, а когда снова начал активно интересоваться происходящим вокруг, убедился что сижу плечом к плечу с Белиндой, прикованный наручниками к ее правой руке, а цепочка пропущена через кольцо, приваренное к крышке люка. Я осторожно потрогал затылок: благодаря объединенным усилиям Марселя, Гудбоди, а теперь и ван Гельдера, голова отвратительно болела во всех местах, в каких только может болеть.
– Жаль мне вашей головы, – сказал ван Гельдер, – но с таким же успехом я мог бы надевать наручники тигру в полном сознании. Ну вот, месяц уже почти скрылся. Еще минута – и пойду себе. А еще минуты через три буду за пределами оцепления.
Я посмотрел на него недоверчиво:
– Вы спускаетесь?
– А что мне остается делать? Но не так, как вы это себе представляете. Полковник неплохо расставил кордон. Только почему–то никто не обратил внимания, что конец стрелы тянется за канал по меньшей мере на шестьдесят футов за оцепление. Я уже опустил крюк до самой земли.
Голова у меня слишком болела, чтобы найти какой–то подходящий ответ, да, скорей всего, в таких обстоятельствах еще вообще не было. Ван Гельдер проверил, хорошо ли держится автомат на плече, а к другому приторочил шнуром куклу. Потом он тихо произнес:
– Ну, месяца уже нет.
Так и было. Только смутной тенью маячил ван Гельдер, когда подходил к двери в передней части кабины, возле пульта управления, открыл ее и высунулся наружу.
– До свиданья, ван Гельдер, – сказал я. Он не ответил. Дверь закрылась, и мы остались одни.
Белинда схватила меня за скованную руку:
– Я знала, что ты придешь, – шепнула она. А потом, с проблеском прежней Белинды, добавила: – Но ты не слишком спешил, а?
– Я ведь уже говорил тебе, что у начальства всегда находится множество неотложных дел…
