Владимир Першанин - Я – бронебойщик. Истребители танков
Я приказал Родиону послать своего второго номера в помощь Долгушину. Ворочать и перетаскивать с места на место громоздкое ПТРД в одиночку было тяжеловато.
Дзот мы все же подожгли. Федя Долгушин с напарником проползли по низине метров сто и всадили в амбразуру несколько пуль. Пошел дым, а затем загорелись просмоленные шпалы. Немцы пытались потушить огонь, но помог своим «дегтяревым» Родион Шмырёв. Из двух ружей и пулемета выкурили расчет и открыли огонь по убегающим пулеметчикам. Ротный, убедившись, что для его ППШ расстояние слишком большое, окликнул меня:
– Ну-ка, дай винтовку, которую ефрейтор оставил. Раззява!
Ступак с первых дней войны ничего не знал о судьбе своей семьи (жена и двое детей), жившей в военном городке под Брестом. Лейтенант видел, как безжалостно бомбили эшелоны с эвакуированными. Боль от переживаний и злость на оккупантов не покидали его.
Он метко стрелял. Не раз, обходя окопы, брал у кого-нибудь винтовку и стрелял в высунувшегося фрица, не глядя на расстояние. Метров с трехсот, как правило, не промахивался.
Сейчас он тоже свалил одного из пулеметчиков. Второго срезал из «дегтярева» Родька Шмырёв. Третий фриц из дзота успел нырнуть в кусты и уйти от точной пули лейтенанта.
– Ах ты бля! – ругнулся Ступак, высматривая новую цель.
Теперь я вел огонь по бронеколпаку. Двое уцелевших танкистов с догоравшей «тридцатьчетверки», где остались в огне два их товарища, расстреляли диски своего пулемета и кричали мне:
– Добивай его, гада!
Пуля звякнула и согнула заслонку, наполовину прикрывающую амбразуру. Для стрельбы немецким пулеметчикам осталась слишком узкая щель. Было видно, что они пытались расширить ее какой-то железякой. Мы выстрелили с Долгушиным одновременно. Одна из пуль разорвала уже вогнутую пластину и угодила внутрь.
Лейтенант Ступак воспользовался паузой (хотя вовсю вели огонь немецкие винтовки и автоматы), закричал, размахивая своим ППШ:
– За Родину, за Сталина… Вперед!
Голос сорвался, он хрипел. Но рота уже поднималась. Было страшно, но и оставаться в снегу под носом у немцев было не менее страшно. Люди понимали, что за час – два их всех выбьют.
Фонтанами плясали на снегу частые взрывы 50-миллиметровых мин. Сноп мелких осколков ударил в лицо красноармейца. Крик обреченного человека заставил вскочить лежавших поблизости. Лейтенант Ступак бежал, стреляя из своего ППШ, бок о бок с ним наступали с десяток бойцов. Штыки их винтовок были примкнуты.
Матерясь, встали в рост закопченные танкисты. Пулемет без патронов они оставили. Бежали с наганами и «лимонками» в руках. Я разглядел нашего соседа Филиппа Черникова. Видимо, взводного лейтенанта убили, и он вел за собой весь взвод, вернее, его остатки.
Какой-то период боя выпал у меня из памяти. Я лихорадочно стрелял по вражеским вспышкам. Затем в прицеле стали мелькать шинели наших красноармейцев. Мы подхватили свои ружья и выбрались из вязкого снега.
Продираясь сквозь остатки колючей проволоки, порвал ватные штаны. Помог выпутаться Гришка. Он волок меня, как трактор, ухватившись за ствол ружья. Делая очередной шаг, увидел тело красноармейца, лежавшего на спине с открытыми ртом и глазами. Я хотел шагнуть в сторону, но не успел. Впечатал свой огромный валенок в живот лежавшему. Человек издал екающий звук, дернулись руки, но он был мертв – я понял это по цвету лица.
От нас не отставал помощник погибшего сержанта. На лице застыла кровь, но он упорно тащил на плече ПТР.
– Живой? – окликнул я его.
– Нормально. Башка только гудит.
Он был без каски. Из порванной ушанки торчали клочья ваты. Видно, парня зацепило, но он продолжал упорно бежать.
Уже шла рукопашная схватка. Мелькали приклады, штыки, саперные лопатки. Немецкий лейтенант, в каске и туго затянутой портупее, стрелял из пистолета и что-то выкрикивал, поднимая боевой дух подчиненных. Он в упор застрелил одного, затем другого красноармейца. Набежавший сбоку боец с силой вонзил офицеру штык в живот и подобрал пистолет.
Уцелевший пулеметчик из бронеколпака вылез наружу со своим МГ-34. Успел дать одну, другую очередь. Ротный Ступак срезал его из ППШ, пули продырявили каску и голову. Двое красноармейцев подняли пулемет. Ступак распоряжался, куда его развернуть.
Нас догнал старший лейтенант Зайцев и приказал открыть огонь по грузовику с пушкой на прицепе. В кузове сидели человек семь солдат, отстреливаясь из автоматов. Грузовик – это не танк. Вместе с Федей Долгушиным мы продырявили борт, полетели щепки.
– По шинам бейте!
Одна из пуль ударила в двигатель, грузовик вильнул и остановился. Солдаты прыгали на снег и убегали, горел мотор, вспыхнул брезентовый полог. Родион Шмырёв, забыв о предупреждениях, снова стрелял длинными очередями. Ствол задирало, и в цель он не попадал.
Подкатили «максим». Командир расчета был опытный. Старый пулемет ровно вел строчки пуль. Свалил одного, другого немца, остальные исчезли в низине. Несколько бойцов добежали до грузовика, хотели отцепить пушку, но мешал сильный жар. Тогда они стали обшаривать трупы в поисках трофеев.
Рванули снаряды в лафете, перевернув пушку. Любители добычи шарахнулись прочь. Их спасло, что калибр пушки был 50 миллиметров, а снаряды в большинстве бронебойные. Горел порох в раскалившихся гильзах, рванули три-четыре фугаса, развалив лафет на части.
Я собрал свое поредевшее отделение. Мне рассказывали, как погиб сержант, командир третьего расчета.
– В горло и в плечо пули угодили, – тыкал себя пальцем рослый парень с ямками оспин на лбу и щеках. – Наповал срезали.
Я вспомнил, что его зовут Саня, а фамилию забыл. Парень показался мне надежным. Не колеблясь, бросился один вслед за нами в атаку. Забыл только фамилию.
– Назаров Александр я…
– Саня, справишься пока один с ПТР? Попозже найду помощника.
– Чего не справиться? Мешки на баржи грузил по четыре пуда.
Неизвестной оставалась судьба нашего раненого ефрейтора. Кроме того, надо было забрать документы погибшего сержанта. Я отправил на поиски одного из бронебойщиков. Остальные время не теряли, притащили трофейный автомат, охапку гранат, двое часов, несколько банок консервов. Одни часы отдали мне. Отказываться не стал, хотя видел, что ребята с удовольствием забрали бы их себе. Лейтенант Ступак, проходя мимо, похвалил нас:
– Стреляли нормально. Ружья все на месте? Раз, два… вот и третье. На месте. Скоро обед принесут, сильно не напивайтесь.
Появился старший лейтенант Тимофей Зайцев. Сведения о потерях выслушал внимательно, даже снял каску. О потерях в полку и танковом батальоне он говорить не стал, сами все видели. В нашей роте погибли пятеро, девять человек получили ранения и контузии. Три ружья и один пулемет были разбиты снарядами и минами.
– Ну, вот и на нас внимание обратили, – непонятно усмехнулся Зайцев. – Ребята, чаще меняйте позиции. Сидеть на одном месте фрицы нам не дадут.
Проявилась довольно опасная для нас особенность противотанковых ружей. Дульный тормоз на конце ствола ПТР – нужная штука. Она существенно уменьшает отдачу. Но этот же тормоз, когда выпал свежий снег, поднимал при выстреле снежный клубок, который сразу указывал противнику местонахождение расчета. Это означало – нам следовало быть вдвойне осторожными, выбирать по возможности твердую почву, что, в общем-то, было нереально. Кроме того, демаскировала довольно сильная вспышка, и с этим приходилось мириться.
Мое отделение уменьшилось на двух человек. Но общие потери в сравнительно короткой атаке были, как всегда, большие. Позже я узнал, что штурмующие батальоны потеряли только погибшими более ста человек. В танковой роте, без которой мы не смогли бы взять немецкие позиции, сгорели и получили сильные повреждения шесть машин.
Дзот, сделанный из шпал, догорал, окутывая все вокруг маслянистым густым дымом. Это – наша работа. Не сумели бы его поджечь, на снегу осталось бы еще несколько погибших. Осмотрели бронеколпак. Убедились, что взять его непросто. Наши пули оставляли ямки и рикошетили от толстой брони.
Самой уязвимой частью была узкая амбразура. Ее прикрывала заслонка сантиметра три толщиной. Обычные пули со стальными сердечниками заслонку пробить не смогли, хотя крепко смяли ее и заклинили.
Продырявили заслонку пулей БС-41 с сердечником из вольфрама. Эти усиленные патроны мы получили по пять штук на ружье и берегли до последнего, в случае появления вражеских танков.
Вытащили за ноги из колпака убитого немецкого пулеметчика. Тяжелая пуля, частично расплющенная о заслонку и каску солдата, пробила голову. Удар был настолько сильным, что выбило из орбит оба глаза, а лицо было сплошь покрыто пленкой засохшей крови.
Гриша Тищенко торопливо отошел в сторону. Мне показалось, парню сделалось дурно. Чего удивляться? Он был самый молодой из нас и ушел на фронт добровольцем.
