Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
– Я пожалел всех, – задыхаясь, сказал Исраилов. – Вырвал из них, как гнилой зуб, возможность выдать нас. Теперь никто не сможет сказать, куда мы делись. Первым это сделал бы мальчишка. Теперь – не сможет.
Алхастов развернулся к вожаку. В ястребиных глазах его разгоралось удивление.
– Это ты его? Зачем?
– Я смотрел за ним неделю. Негодный помет из породы шакалов. Пропитан трусостью, как чирей гноем. Чуть надавят на допросах – брызнет доносом.
– На каких допросах?
– В конце балки ждет засада. Они в каменном мешке. К нам на хвост сел отряд Ушахова.
Алхастов недоверчиво ухмыльнулся:
– Ты видел через скалу?
– Я вижу через скалу лучше, чем ты через воздух, – поставил на место телохранителя Исраилов. – Чья стая нас гнала? Жукова – зеленые фуражки. Потом на дне балки их сменили синие – милиция Ушахова, это его район. Сам Жуков погнал вокруг хребта закупорить балку. Я сделал бы так же на его месте.
Заворочался, застонал Джавотхан:
– О Аллах, неужели я не заслужил покой на старости лет? Сколько можно скакать козлом по скалам?
– Потерпи, Джавотхан, сейчас помогу. Станет легче, – заботливо сказал Исраилов. Влез в кожаную глубь хурджина. Достал два пузырька – со спиртом и морфием. Обтер шприц спиртом, всосал кубик наркотика. Засучил рукав бешмета у стонущего старца, оттянул дряблую кожу, сделал укол.
Через несколько минут Джавотхан затих. Бессмысленное блаженство затопило его лицо. Оно на глазах розовело.
Несли старика по очереди. Перевалив через хребет, к полуночи спустились к его подножью. Зарывшись в листья среди густого кустарника, долго слушали холодную тишину, пронизанную трелями сверчков, шакальим воем, уханьем сыча. Погони не было.
Исраилова одолевали сомнения: почему удалось уйти так легко? Он не верил ничему в этой жизни, если это давалось легко. Ушахов не мог не знать про то кизиловое деревце в скальной трещине. Теперь, когда появилась возможность поразмыслить, их побег все больше казался подвохом.
Так и не решив про себя ничего, Исраилов повел соратников к базовой пещере.
* * *
Ушахов и Жуков стиснули банду в клещи, осветили прожекторами и обезоружили к одиннадцати. Молочной режущей белизной полыхали вдобавок сильные аккумуляторные фонари, отбрасывая на скалу гигантские тени.
Перед серой, сгрудившейся и повязанной бандгруппой метался майор Жуков. Он вламывался в средину банды, поворачивал лицо к свету. Исраилова в банде не было. Голос майора надтреснуто рвался в жалящих вопросах:
– Где Хасан? Я тебя, собака, спрашиваю – где Исраилов? Молчишь? Щас заговоришь! Вы у меня все заговорите!
Выдергивал из толпы бритоголового, толкал к скале, рвал из кобуры наган:
– Ну?! Последний раз спрашиваю!
В неумолчный плеск реки вплетался разнобой голосов:
– Моя не знай…
Рявкал выстрел, наган дергался в руке Жукова, гранитное крошево брызгало под пулей шрапнелью рядом с ухом бандита, секло щеку до крови. Тяжелой смертной тоской заволакивало глаза ответчика, но черный рот исторгал прежнее:
– Моя не знай.
Ушахов стоял поодаль, покачивался. Голоса, выстрелы сплетались, налетали зудящим роем, временами исчезали совсем. Очнулся от горячего, нечистого дыхания Жукова у самого лица:
– Ну? Какого черта молчишь? Ты что, заснул?
Ушахов с усилием разлепил глаза:
– Чего тебе, Жуков?
– Что делать будем? Где Хасан? Не крыса же, под камень не спрячется! Все прочесали!
– У-шел, собака, – с расстановкой, мертвым голосом сказал Ушахов, уронил голову на грудь. Свинцовой, неодолимой тяжестью наливались веки.
– Куда? Может, не было его? Обознался ты. Шайка в один голос талдычит: не было Хасана, – с жадной надеждой допытывался Жуков. – Какого черта ему с таким отребьем по горам шляться? Он птица другого полета. Не было его! – неистово цеплялся за показания бандитов майор.
– Был, – уронил в песок Ушахов.
– Некуда ему деться! Не было Исраилова! Заруби себе на носу, – грозно давил майор. – Ты меня слышишь? Сами же в дураках останемся!
– Был. Веди людей в город, Жуков. А я тут до утра… – обессиленно попросил Ушахов.
Заплетаясь ногами, пошел к скале. Споткнувшись, чуть не упал. Удержался, открыл глаза. Нога упиралась в человечий бок. Бородатый горец, дергаясь в конвульсиях, выгибался спиной, запрокидывал голову. На Ушахова страшно глядели с черного лица бельма, зрачки закатились под лоб. В раззявленном провале рта слюнявым сургучом ворочался язык.
Ушахов перешагнул, пошел дальше. Наткнулся на скалу, обессиленно рухнул на желтый овал песка, окольцованный камнями. Последним усилием натянул на голову бурку и тут же провалился в бездонную стылую яму сна.
Он не слышал, как строили пленных, убирали фонари и прожекторы, готовясь в дорогу, как Колесников, свирепо чертыхаясь, собирал сучья для ночного костра. За ним неотвязно ходил Жуков, втолковывал:
– Ты ему утром вдолби: не было в банде Исраилова! Понял? Ты меня понял? Исраилов – это бред сивой кобылы!
– Так точно, товарищ майор, попробую, – зыркал исподлобья на москвича Колесников. Однако были у заместителя свои планы, идущие вразрез с майоровскими: не резон был заместителю покрывать ротозейное самодурство своего начальника: прошляпил главного бандита – пусть держит ответ. – Однако упрям капитан не в меру. Что втемяшится… – постучал он по своему смышленому черепу и многозначительно замолк.
Майор ожег взглядом, свирепо плюнул:
– Ну и хрен с вами! Расхлебывать сами будете. Не я пустил банду в ущелье!
– Само собой, не вы. Тут я первый свидетель, – вполголоса охотно согласился зам.
Жуков покачал головой, кривой получилась понимающая усмешка: у мальчика своя игра? Ну-ну. Пошел за пленной колонной, сгорбленный, вымотанный до предела, неся в себе сосущую тревогу перед грядущим расследованием ротозейства. Чьего?
Глава 7
К утру их силы были на исходе. Всю ночь они шли от ущелья по горам и распадкам, все время забирая вправо – к Ведено. Джавотхана вели, потом несли по очереди – старик заболел не на шутку. Он волочил ноги по камням, стонал, закатывал глаза. Исраилов, сцепив зубы, вел костяк своего штаба к пещере Эди-Мохк. Натруженные ступни нестерпимо ныли, подошвы – сплошной нарыв.
Вглядывались в сырую, тускло подсвеченную луной темень. Черные шершавые стволы, выплывающие из нее, растопыривали сучья, тянулись к лицу. От напряжения ломило глаза.
Уже просвечивал над горами рассвет. Грязной ватой сползал со склонов туман. В нем глохли шаги, глухо чавкали сапоги Исраилова, выдираемые из слякоти. Робко пробовали голоса ранние пичуги. Шли по берегу ручья, временами забредая в воду. Ледяная упругая стынь била в онемевшие от холода коленки. Дно ручья круто поднималось в гору. Его густо завалило обломками камней.
Совсем рассвело. По ржавым от железа гранитным желобам сочились в ручей родники. Плесень белесой слизью растекалась по камням, пятнала рыжую бахрому камней. Кривые, скрюченные стволы остервенело тянулись из теснин в небо, к рассвету. Взгляд утыкался в прель, грибную россыпь, дикую нежиль.
Исраилов оперся о валун. Сзади тяжело, запаленно дышал под Джавотханом Алхастов. Мулла горбом вздувался за его спиной, костлявые руки старика болтались вдоль туловища телохранителя.
Они пришли. Черная осклизлая коряга – их главный ориентир – упиралась в базальтовую стену. Нижняя ее часть, засыпанная донным песком, смутно мерцала под слоем воды. За корягой круто вверх вела едва приметная тропа. Передохнув, они полезли на склон, с мукой разгибая ноющие ноги. Густо поросшая кизилом и терновником крутизна бугрилась камнями. Тропа виляла, ныряя в ветвистые тоннели, шуршала каменной осыпью. И вдруг исчезла. Из лысого мегреля торчали один за другим три каменных клыка.
Исраилов, сдерживая дрожь в ногах, приноровился, ступил на первый. Постоял, балансируя, прыгнул на второй. Нога соскользнула. Враз охваченный жаром, он судорожно уцепился за ветви над головой, мучительным усилием удержал тело в равновесии. В нескольких сантиметрах под подошвой покоилась мина. Он сам присыпал ее жухлым листом, смешанным с глиной. Равнодушный запах смерти сочился из-под земли, опаляя живую плоть. Отдышавшись, Исраилов перепрыгнул на третий, последний зубец.
Алхастов с Джавотханом стоял на первом зубце. Джавотхан закашлялся, поднял голову. Затекшие кровью глаза его с ужасом вперились в тропу – он тоже знал про мины. Алхастов мягко, по-кошачьи прыгнул, опустился точно на валун, спружинил ногами. Джавотхан дернулся, икнул, зашептал молитву. Алхастов передохнул, перескочил на третий зубец.
Дальше было легче. Они перешагнули через три проволоки, засыпанные листьями. Две тянулись к спусковым крючкам карабинов, настороженных сбоку тропы. Третья неприметно ныряла в сплошную чащобу лозняка, за которым провисла гирлянда пустых консервных банок. К пещере вел лишь один путь. Он был непроходим для чужака.
