Андрей Кокотюха - Охота на маршала
Молчали мужчины.
Тикали старые хозяйские ходики.
Дмитрий заговорил первым, стараясь держаться так, словно ничего особенного не произошло:
– Так что дальше, Ваня? Нагуляешься когда?
– А я не гуляю, командир, – парировал Борщевский.
– Пусть так. Повторю вопрос: уехать не надумал?
– Напомнить тебе, что ты же сам меня тут и уломал остаться? Гонишь теперь…
– Уламывают девок. Я по-хорошему хотел.
– Ага, очень хорошо. Ловко так. Усыновить вместе с Анькой, вот будто так и надо… С ложечки кормить… Я бы вам по хозяйству, дрова колол бы…
– Надоело, Иван. Одна и та же песня. Бесишься, чего хочешь – не ясно. Кому жизнь поганишь – непонятно. Жить здесь ты не можешь. Думал – сможешь, теперь понял – ошибочка вышла.
– А я где-то в другом месте иначе смогу? – ощетинился Иван.
– Ты так мне и не ответил, как Анна должна была поступить. Сколько раз спрашивал тебя, ответа нету. Вернулся ты, живой, даже подлечили, хоть сейчас в бой, если понадобится. И жена твоя, мужа похоронившая, меня сразу же бросает, перечеркнув все, что между нами было? Так ты думал, а, Иван?
– Сам не знаю, как думал.
– Вот-вот, потому-то и валяешься сейчас на полу пьяный, с мордой разбитой да рваный… Боевой офицер, разведчик, медали вон, ордена…
– Не бери на понт. Медали я заслужил. Жизнь такую после войны – нет. И ты, командир, прекрасно это знаешь.
– Знаю. – Гонта подошел к сидящему вплотную, присел напротив, заговорил тихо: – Знаю, Ваня. Получше тебя. Потому что знаний обо всем, что делается вокруг, у меня побольше твоего. Так уж сложилось, Иван. И наши с тобой дела касаемо того, кому Анна законная жена, а кого, как ты постоянно толчешь, предала, мелочи на самом-то деле. С Аней все в порядке будет, пока я живой, на своем месте да живу с нужной оглядкой. А вот если ты у меня здесь доиграешься, Борщевский, так же, как Павло уже нарвался, и не один он, кстати, – вот тогда женщине нашей… – майор специально сделал нажим на последнем слове, произнеся его, тут же повторил: – нашей женщине, Иван, очень плохо будет. Вот сам и наморщи ум. Соображай, считай – война кругом. Только воюем не с фрицами по ту сторону нейтральной полосы, а будто туда, за линию фронта, попали хрен знает за каким заданием. Колечко вокруг, и уцелеть надо. Пока положение на этом фронте не изменится.
Чувствуя – вот сейчас нашел для Борщевского нужные слова, Гонта медленно выпрямился. Слегка подтянул и поправил портупею. Одернул шинель, взял со стола фуражку.
– Ляпнешь по пьяной лавочке вот об этом нашем разговоре – сам понимаешь, чем для всех это кончится. Так сильно невмоготу – закройся здесь, в комнате, пей себе молча. Еще лучше – к нам заходи.
– К вам?
– К нам. Анна будет рада. Хватит уже, давно пора всем успокоиться и дальше жить. Мирное время все-таки, тишина, как говорится.
– Уже не гонишь из города?
– Сам гляди. Легче тебе станет – правда, уезжай. Устроиться помогу, люди сейчас не только в нашем районе нужны. Я тут все-таки кое-какой вес пока имею. Но решишь, что переболел всем этим, – оставайся, будем вместе держаться. Как тогда, на войне. Тебе решать, Ваня, короче говоря.
Надев фуражку, Гонта нашел взглядом зеркальце на стене, поправил головной убор, выровняв козырек с помощью растопыренной под углом ладони, снова машинально поправил портупею.
– И рубаху свою полосатую сними. Михайловна постирает и зашьет. Ее-то хоть не обижай. Кормит тебя, денег за койку не берет, хотя сама еле концы с концами сводит. Хлопот вокруг тебя чего-то слишком много… разведчик. На предмет прийти к нам в гости – думай. Анину просьбу передаю, чтобы ты знал…
2
Хозяин
Увидев Сталина, грызущего мундштук трубки, и при этом не учуяв в его недавно проветренном обслугой кабинете запаха табачного дыма, Берия понял: Хозяин снова не в духе.
Вот уже многие годы эта привычка подтверждала подозрения не только всесильного главы НКГБ, но и остальных, входящих в ближний круг единоличного правителя огромной страны: где-то происходит что-то не так, как товарищ Сталин замыслил. Начался ход событий, не на шутку обеспокоивший, встревоживший и вызвавший его недовольство. А значит, событие происходило отнюдь не из разряда рядовых.
Для Хозяина мелочей не было ни в одном деле. Но если он не курил, а держал в зубах либо незажженную, либо вообще не набитую табаком трубку, значит, повод для беспокойства появился довольно-таки серьезный. Не очередное желание свести с кем-то давние счеты либо сменить одну политическую фигуру на другую – такие решения давно стали для Сталина обыденным делом. Можно даже сказать, развлечением.
Но здесь случай не тот.
Обычно в подобных ситуациях Лаврентий Павлович понимал: Хозяин таким образом сигнализирует о вполне реальной опасности. И от него, не просто главного ответственного за порядок в стране, но и недавно избранного единогласным решением члена Президиума Центрального Комитета партии, потребуется принятие быстрого решения. Результат которого – локализация и последующая ликвидация угрозы, которую Хозяин в очередной раз почуял.
Зная Иосифа Сталина давно, Лаврентий Павлович научился предугадывать ход его мыслей. Но в то же время приобрел привычку страховать себя от ошибок, которые делали в разное время очень многие, кто пытался, образно выражаясь, бежать впереди паровоза.
Тем более что Берия знал причину сегодняшнего утреннего вызова на ближнюю дачу. Она была озвучена не так уж давно.
С некоторых пор Сталин окончательно переселился сюда, в Кунцево. Официально загородная резиденция, как и несколько ей подобных, считалась дачей. Но именно это двухэтажное строение в пригороде Москвы стало теперь главной резиденцией Хозяина.
В Кремле он появлялся все реже. И если приезжал в свой тамошний рабочий кабинет, для ближнего круга это было неким сигналом: дела в стране развиваются так, как того хочет товарищ Сталин. Нужно лишь обсудить и утвердить рабочие вопросы.
Местом же главных, наиболее непростых решений, он выбрал кабинет в кунцевском особняке. Который, по сведениям, полученным Берией от обслуги, Сталин почти не покидал. Здесь ел, спал, работал, принимал особо доверенных людей, обсуждая с ними и принимая решения, о которых не всякий должен знать.
…Тогда, три недели назад, когда Хозяин впервые откровенно заговорил с Берией о том, что его остро беспокоило, он так же неспешно прохаживался по кабинету.
Сшитые по спецзаказу сапоги из мягкой кожи делали шаги бесшумными. Сталин не ходил, а будто крался, стараясь, видимо, не тревожить лишним шумом даже самого себя. Мундштук пустой трубки он привычно грыз зубами. И этим же мундштуком ткнул в передовицу разложенного на столе свежего, датированного двадцать третьим февраля номера «Красной звезды»[16].
– Жуков, – проговорил он зло, даже еще раз постучал мундштуком по странице, повторил, не находя, видимо, других слов: – Жуков.
– Что-то не так, товарищ Сталин? – спросил тогда Берия, придав своему тону как можно больше официальности. Хотя здесь, на ближней даче, оставаясь с ним один на один, мог себе позволить назвать вождя по имени – Иосиф. Или даже Кобой, по давней партийной кличке: будучи еще Иосифом Джугашвили, тот носил ее, занимаясь до революции подпольной работой в Грузии, подписывая так свои первые статьи и воззвания в большевистской печати.
– Пишут все верно. – Злость никуда не исчезла, даже усилилась, но только в интонациях – внешне Сталин продолжал сдерживать себя. – Правильно пишут, Лаврентий. Как и положено, когда День Советской Армии: хвалят боеспособность, непобедимость русского оружия, заслуженно пишут, как наши войска сломали хребет фашизму. И заслуга в этом – маршала Советского Союза товарища Жукова! – Здесь Хозяин повысил голос, глаза недобро блеснули. – Великий полководец получился, если внимательно прочитать.
И, уже не желая сдерживаться, Сталин выругался матерно – коротко, без загибов. Никогда в мате особо не упражнялся, да только именно такая, словно выплюнутая сквозь пожелтевшие от табака зубы брань демонстрировала настроение Хозяина четче и точнее, чем самые длинные, близкие к истерике тирады.
– Жуков популярен в войсках, – сдержанно и ровно проговорил Берия. – Я уже просмотрел эту газету. О заслугах в нелегкой победе над Гитлером товарища Сталина как Верховного Главнокомандующего тоже упоминается постоянно.
Сколько именно раз авторы «Красной звезды» вспомнили о Хозяине в этом праздничном номере, Берия решил не уточнять. Оба прекрасно понимали: не указывать в связи с победой над фашизмом, да и вообще – не вспоминать о величии товарища Сталина и его учения где бы то ни было, в любом контексте, советские газеты – от заводской многотиражки до «Правды», органа ЦК партии, – не рисковали. Однако Берия сразу же понял: говоря правильные вещи, он по сути, разозлил Сталина еще больше. Невольно сказав то, что бесило Хозяина уже давно.
