Настоящая фантастика – 2014 (сборник) - Гусаков Глеб Владимирович
Всякой антиутопической традиции противостоит традиция оптимистическая, легкая, жизнерадостная. Легенды о счастливой долине, правитель которой предвидит все внешние угрозы и тем уберегает подданных, – подлинный бродячий сюжет, который встречается в мифологии практически всех народов. Тот же Фрезер подробно рассказывает, как эта легенда у древних евреев трансформировалась в «эпоху патриархов» – когда невозможно уже было прятаться по долинам, и пророки (в молодости перепробовав разные пути к успеху) постепенно учились перестраивать народ сообразно вызовам времени. Книжная фантастика не забыла утопический сюжет: и в «Потерянном горизонте» Дж. Хилтона, и в «Бухтарминской волюшке» В. Галкина – надежно огороженной от мира страной управляет пророк. Время будто застыло там, и ничто не угрожает привычной идиллии. Герой волен остаться или попробовать вернуться на родину [4].
Однако же проблема полезности, благости пророчеств – требует отдельного разговора [5]. Куда важнее – возможности пророков.
Пророки древности были ограничены силой собственного голоса. Последователи могли пересказать их слова, но чем длиннее цепочка пересказа – от одного слушателя к другому, тем меньше сила пророчества – тем более стирается впечатление от свершившихся предсказаний.
И как быть, если твой голос слышен лишь в единственной лавке?
Визионер, появившийся на свет в царской семье, – почти готовый пророк. Его слова услышат, его приказам будут повиноваться. Не во всем. Ведь молодой царь должен вести к подвигам и славе, к добыче и завоеваниям. Если он сворачивает с этого пути, как Сиддхартха, подданные начинают заниматься своими делами, и лишь горстка учеников может верить основателю нового культа.
Если же нищий станет рассказывать о своих видениях – чем сможет он утешить своих близких? Ему потребуется что-то, кроме своего голоса. Лекарство от профанации. Рифма? Надежда? Любовь? Почти все религии, родившиеся тогда и дожившие до наших дней, имеют в своей сердцевине скорее миф, образ, который может снова и снова вызвать к чувствам людей. А все конкретные предсказания либо уже исполнились, либо стали такими образами.
Споры и союзы царей-пророков и пророков-дервишей продолжались всю древнюю историю [6].
Средневековье – это попытка узурпации будущего длиною в тысячу лет. Была разработана двойная система сдерживания. С одной стороны, предельная упорядоченность обращения к людям. Речи с кафедры, речи перед войском, перед любой сколько-нибудь значительной аудиторией – все они были регламентированы. Крылатое выражение «больше трех не собираться» присутствует в языках всех народов, которые на тот момент обзаводились государством. С другой – церковь (и все значительные культы на пространствах Евразии) создала настоящую фабрику ересей, которые должны были быть сформулированы, обдуманы и опровергнуты заранее, еще раньше, чем простонародье додумается до них.
Сейчас сложилось направление литературы, в рамках которого авторы пытаются воссоздать атмосферу этих «мануфактур ереси» – передать специфический жаргон, оторванность от мира. Такие книги неправильно именуют «герметическими». Пожалуй, самая заметная из них – это даже не «Аббатство преступлений» У. Эко, а небольшой роман Ф. Фармера «Внутри и снаружи». В нем описано бытие клирика в Сент-Антуанском аббатстве. По работе он должен выдумывать все новые и новые толкования Библии, все более изощренными средствами обещать людям надежду. А когда случается ему покинуть стены обители, он щедро платит серебром за насыщение своих пороков и не желает ничего знать о религии. Лишь угодив в водоворот реального крестьянского бунта, он с удивлением понимает силу собственных выдумок. И в одну из ночей уговаривает предводителя бунтовщиков – ересиарха – пойти на мировую, потому как все выдумки крестьян уже много раз перебраны, и «что было, то и будет».
Последние устные пророки, которые вызывали потрясения государственного масштаба, связаны с крестьянскими войнами. Мюнцер, в годы протестантских войн за веру в Германии, фактически обрек на истребление целый город. А на Руси – монах Нифонт, подтолкнувший Астрахань к знаменитому бунту-пополоху. Сейчас традиция чисто устного, камерного пророчества маргинализирована до последней степени, ее представляют разве что шарлатаны и начинающие сектанты.
Но вот стало распространяться книгопечатанье, были уже достаточно устойчивые государства – и будто произошло чудо. На статус пророков стало претендовать такое количество людей, что городские повести будто слились с визионерскими рассказами. Каждый третий тащил свои сочинения в типографию – в надежде прославиться. И редко когда получалось угадать, какие из них «липа», а какие – действительно предскажут имя нового Римского папы (еще бы знать его светскую фамилию), войну или повышение налогов.
Иоганн Кеплер – ни разу не визионер – опубликовал свои «Предостережения славному городу Пфальцигу», в которых красочно описал распрю между князьями Империи, нашествие турок, чуму и голод. Эти бедствия якобы видела его маленькая дочь. На четвертый год все исполнилось в точности, и Кеплер с ужасом смотрел, как горожане скидываются ему на «второго ребенка». Потом в мемуарах он дал леденящее описание своих терзаний. Что сказать людям? Напугать еще больше – могут убить и дочь, и остальную семью. Обнадежить? Но в первый же неурожайный год наверняка сожгут дом. Он взял деньги и тайно выехал в Прагу – остаток жизни Кеплер пытался создать «рациональные астрологические таблицы событий», которые бы позволили заглядывать в будущее безо всяких видений.
Астрология не срабатывает – таблицы Кеплера бесполезны, равно как и Брюсов календарь, и «карманно-погодный оракул» Грасиана. Однако сочинения Кеплера, Макиавелли, де Сидонии и Монтеня – это начало традиции прогнозерства. Люди, не наделенные визионерским даром, однако с бойким пером и талантом аналитика, могут отчасти угадывать, отчасти конструировать образ будущего. Они как бы на ощупь движутся к развилкам, к узловым точкам истории – стремятся не увидеть, а вычислить их.
Но первой настоящей фантастической литературой стала кастильская школа «рыцарских романов». Тогдашняя Испания настолько разбогатела, что печатные книги могли позволить себе представители среднего класса. Согласно традиции описывались подвиги молодого человека, «делающего карьеру при дворе одного из наших будущих монархов». Успешное покорение Лондона или взятие Иерусалима стало модно дополнять «дивными итальянскими машинами», которые позволяли бы летать по воздуху, погружаться в морские пучины или просто сжигать еретиков на расстоянии, подражая действию архимедовых зеркал. В критические моменты повествования на помощь герою приходили святые покровители – ровно те, что составляли его полное имя [7].
Десятилетия сменялись – старые пророчества о полетах на Луну или взятии Стамбула должны были исполниться – однако же англичане пиратствовали на морях, инквизиция все жестче боролась с ересями, а казна никак не могла свести бездефицитный бюджет.
Тогда-то и возникло слово «фантастика» – сказка, которую приятно читать, но в которую совершенно не обязательно верить. Фантаст – это прогнозер, который прикидывается пророком, но не «взаправду», а ровно в той мере, в которой фокусник прикидывается волшебником. Когда знакомые образы, десятки и сотни раз обещанные «пророками» на страницах книг, все никак не реализуютеся – начинается профанация. Книги читают для «душевной утехи», но не для «заботы о своей душе». Справедливо и обратное – гутенбергский пророк, чтобы привлечь к себе внимание, должен обладать бойким пером, уметь рассказывать истории. Он постепенно превращает сказку о будущем в серьезное дело. Фантаст перестает лишь развлекать и заставляет думать.
