Эльмира Нетесова - Закон - тайга
Старик терпел. Придя на место, сразу разулся, давая отдохнуть истертым в кровь ногам.
Мужчины взялись ставить палатки, а старик, разложив по заведенному порядку посуду и харчи, принялся готовить ужин. Ему помогали все, кто оказался не у дел.
Старший охраны вместе с лесником пошел глянуть на деляны, с ним увязался Ванюшка, прозевавший смерть Лаврова.
Обратно они возвращались затемно. И парень предупредил старшего, что жить ему в палатке придется с одним из новичков, которого приютил Лавров. Рассказал почему.
Старший охраны ответил резко:
— Я не нянька, не кормилица. И здесь не гостиница, не офицерское общежитие! Где прикажу, там жить будет. Чего не хватало, кого-то выделять! А насчет трамбовки, запомните, вы за это ответ несете. Изобьют, вы отвечать будете!
А едва вошел в свою палатку, споткнулся о ноги спящего человека: тот опередил, занял палатку первым, не спросив разрешения у хозяина. Старший охраны включил фонарь, направил луч света в лицо спящему.
— Встать! Покиньте палатку и никогда более не входите сюда! — сказал громко, раздраженно.
— А куда же мне деваться? — послышался растерянный вопрос.
— К своим!
— Его свои в лесу стаями бегают, — послышался голос Шмеля.
— Определите его! — приказал Новиков Ванюшке и выкинул из палатки постель непрошеного соседа.
— Крутой мужик! — Трофимыч похвалил старшего охраны.
Новички, заметив Ванюшку, ведущего к ним подселенца, у Палатки стенкой стали. В глазах непримиримая злоба застыла.
— Придется шалаш ставить. Отдельный. Один в нем жить будете. Иначе ничего не получается, — позвал парень на помощь других охранников, и через полчаса шалаш был готов.
Мужик, наскоро поблагодарив охранников, нырнул в шалаш, завалился на свежую, душистую хвою, блаженно потянулся.
Как хорошо иметь свое жилье! Пусть временное, липкое, пещерное, но его ни с кем не надо делить. Оно почти собственное. Потому что никому из условников не вздумается позариться на него. Кому охота жить в одиночестве? Здесь его все боятся. И только он не любит компаний. Всегда их избегал. Потому что никому не верил.
С Лавровым было просто. Он уходил с рассветом, возвращался, когда все спали. Новый побрезговал соседством с ним.
Что ж, так даже лучше. Он вспомнил, как его допрашивал следователь о смерти Лаврова.
— Я вместе со всеми тушил пожар. А когда пришел в палатку, даже не ужинал, спать лег. Сразу, как в пропасть, в сон провалился. Не слышал, ложился ли спать старший. Когда встал и вышел — не зна-ю.
— Общались вы с Лавровым больше других. Были ль у него- враги? — спросил следователь.
— Враги? Нет, не было. Разве вот Шмеля недолюбливал. Да и не только его — всех фартовых, за непорядочность. Не верил он им никогда.
— Имел ли он основания опасаться их? Грозили они ему когда-нибудь расправой? — интересовался следователь.
— Сам не слышал ни разу.
— А Лавров вам об этом говорил? — сориентировался следователь.
— Он не жаловался никогда. Но как-то обронил, что от фартовых всего ожидать можно. И когда ложился спать, я нередко это видел, пистолет под голову совал. Неспроста, наверное?
— Слышали ли вы, как выходил из палатки Лавров? Его кто-нибудь вызвал?
— По-моему, он вообще не заходил в палатку. Во всяком случае, я его не видел.
— Он после пожара несколько раз побывал в палатке. Сам ее ставил. Кстати, без вашей помощи. Потом ходил на речку умыться, и снова в палатку. Переоделся в чистую гимнастерку. Даже лежал в спальном мешке. Где же вы были все это время, если не видели Лаврова в палатке?
— Я имел в виду вечернее и ночное время.
— А вечером вы чем занимались?
— Спал.
— Все обустраивали лагерь, а вы в то время спали? Что-то трудно себе представить такое, — недоверчиво хмыкнул следователь.
— Вы же знаете, как относится ко мне окружение. Я по этой причине в палатке Лаврова жил.
— Чем вы занимались, когда старший палатку ставил? Для. обоих? Где были? — глянул в упор.
— Умывался в реке. Когда вернулся, палатка уже стояла.
— Постарайтесь вспомнить, о чем вы говорили с Лавровым, когда пришли в палатку?
— Ни о чем. Я извинился за опоздание, за то, что не смог помочь. Лавров отмахнулся, ответив, что ему помогли охранники. Вот и все общение.
— После этого он сразу лег отдыхать? — поинтересовался следователь.
— Нет.
— Сколько он отсутствовал?
— Я уснул.
— Скажите, куда могла исчезнуть его полевая сумка? Рыжая? Он с нею не расставался никогда. И, по словам охранников, всегда держал ее на боку, когда ложился спать, клал под голову.
— Видел, была такая. Он ее спутницей называл, талисманом. Говорил, что всю войну с нею прошел. Нигде не терял ее, не забывал. А что, она пропала?
— Думаю, пропасть не могла. А вот украсть ее сумели. Может, с мертвого сняли. Возможно, за нее жизнью поплатился…
— Да что вы! Кому она нужна! Старая, истрепанная. В одном месте осколком пробита. Такую только как память беречь можно. К тому же денег у Лаврова не водилось. Семье, наверное, все отправлял. А как фронтовая реликвия только старшему охраны могла быть дорога. Укради ее фартовый иль сучьи — куда б с нею делся? Нет, он ее, вероятно, в пожаре потерял. Там не только сумку, голову потерять было не мудрено.
— Потерять? Это наивное предположение! В войну уберег. Да и фартовые после пожара видели на его плече сумку, — уточнил следователь.
— Я не обращал внимания…
— Сохранись сумка, можно было бы предположить со стопроцентной уверенностью, что человек умер по собственной неосторожности. Но эта пропажа исключает такую версию, — буравил следователь душу.
— Вы что ж, предполагаете, что мне понадобилась полевая сумка Лаврова? — Он рассмеялся в лицо следователю.
— Не сама. А ее содержимое. Оно, кстати, многих могло заинтересовать. Но знать о нем могли те, кто имел доступ к полевой сумке. И в первую очередь — вы, гражданин Тихомиров,
— Зачем мне она? Я никогда не интересовался ею, ни о чем не спрашивал Лаврова и никогда не прикасался к сумке. Не знаю, что в ней было.
— Не стоит прикидываться наивным. Не знать — не могли. Лавров в ней держал документы. Очень важные. Они не могли интересовать фартовых. С ними все понятно. Другие — не могли украсть и остаться незамеченными. Только вы могли ими воспользоваться.
— Но мне зачем? Я бумагами не интересуюсь. Мои документы — там, где им надо быть, находятся. Вы что-то заговариваетесь, гражданин следователь. Хотите мне висячку свою приклеить? Мало мне своего горя? Ну да теперь не все вам с рук сойдет. Я ведь не безграмотный.
— К чему ж так сразу? Я пока допрашиваю вас как свидетеля. Взял у вас подписку, что будете говорить правду. Ничего не станете утаивать от следствия.
— А я и не вру. Но говорить, что черное — это белое, не могу. Надеюсь, и вам такие показания не нужны.
— Правильно. Но уж очень старательно углы обходите. К тому же явно не договариваете, — упрекнул следователь.
— Чего?
— Говорите, что не входил, не видели, не знаете. А человек рядом с вами не один час проспал. Прежде чем влезть в спальный мешок, не раз невольно толкнул вас. Ведь палатка узкая, одноместная. Не раз проснуться должны были. И видеть, когда ложился и вставал человек.
— Всегда так было. Но в этот раз усталость свалила. Даже не поел…
— Так во сколько вы спать легли, Тихомиров?
— Часов не имею. Но засветло.
— А почему вы нашли в себе силы сходить умыться на реку, а от ужина отказались? Иль усталость заказная у вас?.
— Не понял! Я же говорил, устал и лег спать. Как можно заказать усталость?
— На пожаре с кем вы были? С Лавровым?
— Не только. Я и сам по себе, и с сельскими, и с охраной. Всем помогал.
— А вернулись с кем?
— Со всеми вместе. В хвосте. Сзади меня один охранник был.
— Так сколько же времени вы проспали в ту, последнюю, ночь Лаврова? — вернул следователь допрос в прежнее русло.
— Я три дня не спал. Неудивительно, что лег засветло, а проснулся утром.
— А почему вы, оберегаемый Лавровым, один из всех не заметили его отсутствия за завтраком?
— Он часто завтракал позже других. Я и не удивился.
— Он не говорил вам, что носил в сумке? — напрягся следователь.
— А почему он должен меня информировать? Я для него — условник. Он со мною, случалось, строже, чем с другими, был. Возможно, и я на его месте поступал бы точно так. Он — начальник. И панибратства между нами не было. Спасибо, что приютил. Только теперь я тому не рад. Вон в какую цену выливается мне его жалость. В подозреваемые попал ни за что. А ведь случись, не проспи я ту ночь, голову за него положил бы не задумываясь. Он единственный меня понимал.
— Вы уверены, что понимал?
— Иначе не пустил бы к себе в палатку. Не приютил, не защищал. Видел бы он теперешнее, удивился бы немало. Как за усталость расплачиваться мне приходится…
