Андрей Воронин - Петля для губернатора
Не удержавшись, он все-таки открыл глаза и посмотрел в сторону подъезда. В двух шагах от обшарпанной двери стояла белая “ауди”. Яков Семенович окинул незнакомый автомобиль равнодушным взглядом и полез в карман за сигаретами. Приступ вселенской скорби уже шел на убыль, а если еще и покурить, то все окончательно станет на свои места. Что, собственно, произошло? У этого еврея Кацнельсона наконец-то лопнул его смешной бизнес. Ой, я вас умоляю. Где вы видели такого Кацнельсона, чтоб он плакал из-за какого-то бизнеса? Кто такой этот бизнес, чтобы Кацнельсон из-за него плакал? Это его дедушка? Да ничего подобного! Дедушку Кацнельсона тоже звали Яковом, это у них семейное…
Дверь подъезда снова взвыла, и из нее под моросящий дождь вышел человек, при виде которого Якову Семеновичу захотелось сделаться невидимкой или хотя бы спрятаться под приборную панель. Кацнельсон вздрогнул и съежился на сиденье, подавшись вниз, словно и впрямь собирался нырнуть под рулевое колесо. Стоявший в дверях подъезда человек быстро огляделся, заметил оцепеневшего на переднем сиденье своей машины Кацнельсона и двинулся прямо к нему, ухмыляясь, как крокодил.
"Ну, хватит, – подумал Яков Семенович. – Чего я, собственно, испугался? Перед законом я чист, и взять с меня теперь уже окончательно нечего. Другой на моем месте не прятался бы, а выскочил из машины и отвернул этому тою его глупую голову, чтобы его улыбка оказалась на затылке. Куштмир ин тухес, так сказать”.
Человек, приближавшийся к машине Кацнельсона, служил, насколько было известно Якову Семеновичу, не то в ФСБ, не то в управлении по борьбе с организованной преступностью.
Они познакомились, если это можно назвать знакомством, на даче у одного из заказчиков Якова Семеновича. Это было как раз тогда, когда Кацнельсону сломали ребро, так что имени проводившего допрос майора он, грешным делом, не запомнил. Под мышкой у одетого в штатское майора была зажата пухлая кожаная папка. Майор курил, пряча сигарету от дождя в сложенной трубочкой ладони, и дружески ухмылялся, глядя на Якова Семеновича сквозь забрызганное стекло.
Кацнельсон с немного ребячливой мстительностью дождался, когда мокнущий под дождем майор начнет барабанить в окошко, и только после этого отпер дверцу.
Майор с трудом втиснулся на переднее сиденье и так хлопнул дверцей, что несчастный Яков Семенович подпрыгнул.
– Привет, Кацнельсон, – сказал майор. – Что-то ты рановато закрыл свою лавочку. Рабочий день в разгаре, а у тебя заперто… Или вы все в отпуске?
– Вашими молитвами, гражданин майор, – глядя прямо перед собой в рябое от дождя лобовое стекло, сдержанно сказал Яков Семенович. – Моя лавочка накрылась одним интересным местом.
– Что так? – без тени сожаления спросил майор, с интересом изучая профиль Якова Семеновича.
– Не повезло, – пожав плечами, ответил Кацнельсон, продолжая смотреть прямо перед собой.
– Жаль, – вздохнул майор. – А я тебе хотел работенку подкинуть…
– Я не по вашей части, – грустно ответил Яков Семенович, Он понимал, что хамит и наживает новые неприятности, но ему было все равно. Появление этого человека стало последней соломинкой, сломавшей спину верблюда.
– А это вовсе не по нашей части, а как раз по твоей, – ничуть не обидевшись, сообщил майор. – Вот, – он похлопал ладонью по своей папке, – надо один проектик детально изучить и прикинуть, на чем можно чуточку сэкономить. Сразу скажу, что оплата будет настоящая, не то что у твоих урок.
– Сколько? – слегка оживившись, поинтересовался Яков Семенович.
– Десять процентов.
– Десять процентов чего? – снова, на глазах утрачивая интерес к разговору, спросил Кацнельсон.
– Того, что ты сможешь сэкономить, не меняя внешнего вида проекта.
– Это гроши, – поморщившись, сказал Яков Семенович. – Или у вас там проект Асуанской плотины?
– Плотина не плотина, но… В общем, возьми, ознакомься.
Кацнельсон с неохотой принял из рук майора папку, открыл клапан и принялся шуршать бумагой. Майор закурил новую сигарету и молча наблюдал за своим собеседником.
Через несколько минут Яков Семенович поднял на него глаза, несколько раз сморгнул, потянул себя за кончик носа и сказал:
– Чтоб вы так жили, как я вас люблю. Насколько я понимаю, отказаться нельзя?
– А зачем тебе отказываться? – дипломатично уклонился от прямого ответа майор. – Тебе что, деньги не нужны? Тем более, такие.
– Эх, гражданин майор, – со вздохом сказал Яков Семенович. – Что мне нужно, так это покой, а это такая штука, которую не купишь ни за какие деньги. Мы же с вами будем сидеть на одних нарах, разве непонятно? Нас с вами накроет любой грамотный прораб…
– Прорабом будешь ты, – перебил его майор.
– Я? Я архитектор, а не погонщик рабов.
– Не надо бабушку лохматить, Кацнельсон, – сказал майор. – А дачи бандитам кто строил – Римский-Корсаков?
– Какая эрудиция, – печально произнес Яков Семенович. – И откуда вы свалились на мою голову?
– Другой на твоем месте радовался бы.
– А я и радуюсь. Разве вы не видите? Ладно, майор. Сколько у меня времени?
– Времени у тебя нет вообще, так что будет очень хорошо, если ты позвонишь своей Саре, скажешь, что у тебя много работы, и возьмешься за дело прямо сейчас.
– Мою жену зовут Розой, – еще печальнее сказал Яков Семенович.
– Да хоть Жаклин Кеннеди, мне-то какое дело? – фыркнул майор.
– Какая эрудиция, – повторил Кацнельсон. – Аванс будет?
– Будет, – успокоил его заказчик. – Вот, держи. На первое время хватит.
Кацнельсон принял протянутую ему тощую стопку стодолларовых бумажек, развернул их веером и пересчитал.
Бумажек было ровно десять.
– Да, – сказал он, – на первое время действительно хватит.
Глава 4
Владимир Купченя откинулся на спинку сиденья и вытянул ноги ровно настолько, насколько позволял не слишком просторный салон “гольфа”. Сквозь отмытое до скрипа лобовое стекло, в углу которого был укреплен стандартный бланк с характеристикой автомобиля и стартовой ценой в условных единицах, он снисходительно разглядывал густо заставленную разномастными машинами асфальтированную площадку. Тут и там по этому лабиринту кучками и по одному слонялись озабоченные люди, вчитываясь в ценники, заглядывая под капоты и время от времени затевая узкоспециальные разговоры с владельцами выставленных на продажу стальных коней. Покупателей было негусто, едва ли не меньше, чем машин, но Купченя не сомневался, что сможет выгодно продать взятый у соседа “гольф”. У себя в деревне он считался большим мастером пудрить мозги и заговаривать зубы и, торгуя картошкой и мясом на колхозном рынке, ни разу не обсчитался и не привез товар назад. Принимая во внимание эти его качества, не было ничего удивительного в том, что сосед Купчени Колька Баранов, который до сих пор горбатился в колхозе механизатором, обратился к нему с просьбой по-быстрому продать начавший капризничать “фольксваген”.
– Сыплется, падла, – говорил Баранов, сидя вместе с Купченей под яблоней и тыча горлышком зажатой в огромной корявой пятерне бутылки в сторону стоявшего возле сарая “гольфа”. – Вроде и отдавать жалко, все-таки дизель…
– Да, – согласился Купченя, – соляры у тебя хоть залейся.
– Соляра – не проблема, – вздохнул Баранов, – а вот запчасти… Легче новую купить, чем это корыто ремонтировать. Вся надежда на тебя, Вовчик. Найдешь какого-нибудь городского лоха, втюхаешь ему тачку, а уж за мной не заржавеет.
– Ну, это само собой, – с улыбкой сказал Купченя. – Куда ж ты денешься с подводной лодки?
– Во-во, – подтвердил Баранов и протянул бутылку приятелю, чтобы, как водится, скрепить уговор огненной водой.
И вот теперь Купченя сидел за рулем чисто вымытого автомобиля, лениво покуривал и высматривал покупателя.
Была суббота – самый горячий день на автомобильном рынке Минска, куда Владимир пригнал “гольф”, но к нему почему-то до сих пор никто не подошел. Это было странно: Купченя не сомневался, что машину у него оторвут с руками. Он уже чувствовал, как похрустывают в кармане комиссионные, и предвкушал грандиозную попойку, которую закатит Баранов, когда получит свои полторы тысячи.
Купченя ухмыльнулся: эка невидаль, полторы штуки! На ценнике, укрепленном под лобовым стеклом, было коряво выведено его рукой: “2100 у, е.” Ну, пусть не две сто, но на две тысячи он рассчитывал твердо, а значит, ему лично перепадет пятьсот баксов – это не считая того, что отстегнет ему Баранов. Купченя считал, что так жить можно.
Мимо него опять прошли двое одетых по-городскому парней. Обоим было лет по двадцать, если не меньше, и на носу у того, что был пониже и поуже в плечах, поблескивали очки. К очкарикам Купченя всегда относился со снисходительным презрением, полагая, что все они немного не от мира сего. Приятель очкарика был немногим лучше – просто городской сопляк с тонкими, как ветки, руками, русыми кудряшками на голове и рыжеватым пушком на подбородке и под носом, который он, по всей видимости, считал бородой. Проходя мимо коричневого “гольфа” Купчени, парни замедлили шаг и искоса, стараясь не показывать интереса, оглядели машину.
