Андрей Дышев - Приколист
Он сделал все именно так, как и представлял, за исключением последнего этапа. У двери редакторского кабинета Клим словно на невидимую преграду налетел. Изнутри доносился высокий голос Ивана Михалыча:
– Ты же взрослая девушка! Нельзя же быть такой безответственной! Что это такое, я тебя спрашиваю?! Почему ты не дождалась меня?! Молчи, не надо оправдываться! Как я теперь буду людям в глаза смотреть?! Мне стыдно, понимаешь?! Стыдно!! Иди с глаз моих долой!! Иди, пока я еще чего-нибудь тебе не наговорил!!
Клим едва успел отскочить от двери. Она широко распахнулась, и в коридор быстро вышла Таня. Лицо девушки полыхало огнем. Глаза были полны слез. Руки крепко прижаты к груди. Она мельком взглянула на Клима и почти со злостью сказала:
– Пойдем отсюда!
Клим поплелся за ней. Таня вышла из редакции, свернула за угол, пересекла сквер и вышла на берег речки. Села на траву и опустила голову на колени.
– Ты похожа на Аленушку с картины Васнецова, – сказал Клим, присаживаясь рядом. – А я не думал, что твой редактор так громко может кричать.
– Я тоже не думала, – ответила Таня, шмыгнула и полезла в сумочку за платком.
– Ему не понравился мой роман? – догадался Клим.
– Не то слово… У него волосы дыбом встали, когда он прочитал.
«Видно, умный человек Иван Михалыч», – подумал Клим и сказал:
– Если бы я писал для него, тогда была бы катастрофа. Но я пишу для себя…
– А мне нравится! – упрямо, даже с вызовом сказала Таня, прижимая платок к глазам. Голос ее был сильным и твердым, но слезы все еще выкатывались из глаз. – Нравится! Нравится!
Клим понял, что она убеждает саму себя. Он погладил девушку по голове.
– Да фиг с ним, с романом! – сказал он. – Обо всем все равно не напишешь, как ни старайся.
– Обидно, что у кого-то есть время, чтобы писать, но он не пишет. А у кого-то истекают последние дни, но ему еще и препоны ставят… Ты прости меня, пожалуйста. Наверное, я во всем виновата…
Она не выдержала и разрыдалась у Клима на груди.
«Вот какая хренотень получается», – подумал Клим, гладя Таню по голове.
– А давай лучше пива попьем, – предложил он, не уточнив – лучше, чем что.
Таня кивнула, встала с травы. Лицо ее припухло от слез и стало немного похоже на припухшее лицо Клима. Они спустились к причалу, где стоял пивной ларек и всем желающим выдавали напрокат старые, тяжелые лодки с раздолбанными уключинами. Клим не стал притворяться, что собирается искать в карманах деньги.
– С тебя причитается, – напомнил он и улыбнулся. Таня кивнула и тоже улыбнулась. Ее глаза посветлели. Она купила пива и какой-то подозрительный фиолетовый ликер. Клим получил у прокатчика весла, помог Тане забраться в лодку, а сам чуть не свалился в воду. Его все еще шатало после вчерашнего. Он стал грести против течения, чтобы возвращаться было легче. В тихой заводи, где полоскали свои ветви прибрежные ивы, они встали на рейд. Клим залпом выдул пиво. Таня так же, из горлышка, отхлебнула ликера. Потом протянула фиолетовую бутылку Климу. Они стали пить по очереди.
Пошел дождь, но они решили, что это ивы разом начали плакать. Таня пересела к Климу и взялась за левое весло. Он – за правое. Они гребли одновременно, но в разные стороны, и лодка кружилась на одном месте, словно стрелка компаса во время магнитной бури.
– Я такая пьяная, – призналась Таня. – У меня все перед глазами плывет. И за… за… заикаться начинаю…
Она засмеялась, краснея. Клим направил лодку по течению вниз. Пустые бутылки перекатывались под ногами, стукались друг о друга. Клим представлял себя пивной бутылкой, а Таню – ликерной, и в его голове сама по себе стала складываться красивая сказка со счастливым концом, когда обе бутылки разбились друг о друга, упали на песчаное дно реки и со временем превратились в россыпь самоцветов…
Они вымокли до нитки и, обнявшись, пошли по мокрому и скользкому причалу.
– Так и знал, что вы здесь, – сказал Иван Михалыч, преградив им путь. – Утопиться решили? Ну-ка, марш в машину греться!
Они пристроились на заднем сиденье. Редактор завел мотор и включил печку. Таню мелко трясло. У нее даже подбородок трясся.
– В общем, так, молодежь, – сказал Иван Михалыч, глядя на Клима и Таню в запотевшее зеркало заднего вида. – Свершилось чудо. Я сам не понимаю, как это могло быть. Опять скупили на корню весь тираж плюс три допечатки по тысяче экземпляров. Оптовики встали у редакции в очередь. Мне звонили из соседних областей, спрашивали, когда будет продолжение романа. Заманчивые предложения сделали два издательства. Просто бум какой-то!
Он замолчал, ожидая, когда информация хорошенько уляжется в головах молодых людей. Впрочем, информацию усвоил только Клим, так как Таня, согревшись, немедленно уснула на его плече.
Иван Михалыч повернулся к Климу и стал ласкать свою бороденку.
– Первый раз в жизни сталкиваюсь с подобным, – искренне сказал он.
– А я уже устал от славы, – ответил Клим. – Хочется просто жить – долго и счастливо. Вы мне только гонорар дайте, а то я у Тани в долг взял. Приближаясь к финишу, надо успеть раздать все долги.
Иван Михалыч, недолго думая, сунул руку в пиджак, вынул оттуда потрепанное портмоне и стал отсчитывать деньги. Клим терпеливо ждал, признаваясь себе, что этот вид ожидания тем приятнее, чем дольше он длится.
– Здесь гонорар за первый отрывок, – сказал редактор, протягивая деньги. – И аванс за второй. Замечательная жизнь Кабана и Бутылки изучена тобой еще не до конца. Я прав, гений?
Глава 9
Администратору гостиницы прежде никак не удавалось запомнить Клима в лицо, и она всякий раз останавливала его грозным и звонким окриком: «Молодой человек! Стойте! Стоять, я сказала! К кому идете? В какой номер?» А теперь вдруг она удивительным образом переменилась. При появлении Клима в фойе она выбежала из-за своей стойки, и ее лицо от улыбки стало необыкновенно широким, а глаза превратились в узенькие щелочки.
– А я читаю ваш роман! – объявила она с таким гордым видом, будто хотела выпросить за этот подвиг медаль. – Вот не думала, что вы писатель! А трудно писать романы, да? Значит, вы у нас как бы в командировке… Хоть бы книжечку свою подарили! А можете написать мне на газете какое-нибудь пожелание?
Клим согласился. Снова упиваясь чувством власти и вседозволенности, он смело зашел в святая святых всякой гостиницы – за стойку администратора. Газета с его романом в развернутом виде лежала посреди стола, словно подготовленная для трапезы, только на ней вместо бутылки и стаканов лежали очки.
– Ручку дайте! – попросил Клим, садясь за стол.
– Да, да, пожалуйста, самую лучшую, которой я записываю в книгу постояльцев!
Он чувствовал себя очень хорошо, несмотря на то что рука немного дрожала, а в голове шумело. Он вспомнил, как однажды увидел по телевизору президента России, который оставлял автограф в книге почетных гостей, и постарался произвести такой же царский наклон головы и так же размашисто и властно водить ручкой по бумаге.
– Меня зовут Лариса Ивановна, – подсказала администратор, шумно дыша Климу над ухом. – Можно просто Лариса… И еще какое-нибудь пожелание добавьте…
Клим на мгновение задумался и вывел на полях: «Ларисе желаю неувядания!» Полюбовавшись на этот утонченный лаконизм, он размашисто расписался: «Клим Нелипов».
– Спасибо! – с чувством произнесла администратор, прижимая газету к груди. – Повешу в рамке на стену.
Клим хотел встать, но женщина положила перед ним небольшую стопку таких же газет.
– И еще, пожалуйста, – заискивающим голосом произнесла она. – Это подпишите Гоцаку Герману Петровичу. Это – Саньке… или Сашке. Это – подружке Вале…
Клим подписывал газеты с удовольствием, вот только с пожеланиями пришлось туго. Гоцаку он пожелал успехов в работе, Саньке – долголетия, а вот подружке Вальке, хоть убей, не знал чего пожелать.
– Напишите ей «счастливой старости», – мстительно щурясь, подсказала администратор.
Клим так и сделал.
– А что, она очень старая? – спросил он, передавая женщине газету.
– Не имеет значения, – отмахнулась та, не сводя глаз с Клима. – Я все наглядеться на вас не могу. Не каждый день к нам живые писатели приезжают. Вот чудно! И зарабатываете, наверное, прилично?
– Мне пора, – сказал Клим.
Ему было тяжело подниматься по лестнице. Наверное, давал о себе знать груз возросшего самомнения. Зайдя в номер, Клим надолго застрял у зеркала. Он рассматривал себя и гадал, похож он на настоящего писателя или не очень. Потом он выгреб из карманов деньги и пересчитал их. Столь внушительную сумму ему еще никогда не приходилось держать в руках. «А что, – подумал он, – не вернуться ли в институт и не сунуть ли эти деньги преподу, пусть подавится!»
Но мысли об институте вдруг навеяли на Клима непроглядную тоску. Он вспомнил общагу, конспекты, учебники и хроническую пустоту в карманах. Здесь было куда интереснее, и будущее казалось заманчивым, ослепляющим и непредсказуемым. Клим еще раз посмотрел на себя в зеркало, напустил на лоб челку и сел за работу. На этот раз ему предстояло преобразовать в рукопись обе стороны кассеты, что составляло девяносто минут непрекращающейся, местами совершенно бессмысленной болтовни, напоминающей митинг больных в психушке. В сюжетную канву гармонично вплелись новые герои – Отвертка, Башмак и Окурок. Клим пребывал в творческом экстазе до четырех часов утра, отвлекшись от работы всего дважды, когда позвонила Таня и пожелала ему спокойной ночи и когда у памятника снова материализовались его литературные герои и стали хором звать Клима опохмелиться.
