Александр Граков - Охота на крутых
– С повышением, ментёнок! Папашкина работа! Ну что ж, от него ты благодарности получил, должок остался лишь за мной? Не волнуйся, я рассчитываюсь тоже быстро!
– Нельзя! – тихо проговорил Иван Николаевич, сжимая под столом руку Игоря.
Тот глубоко вздохнул, задержал воздух, выдохнул.
– Не торопись, братишка, я могу и подождать с расчетом. Кого благодарить хоть в случае чего?
– Ты смотри, заговорил! – удивился младший Гальчевский. Благодарить будешь меня, Костю. Если будет чем благодарить – язык тебе я вырву!
– Козел ты! – не сдержался Игорь. – И замашки у тебя козлиные.
– Что?! – взвился Костя и враз остыл. – Неохота свадьбу поганить. Но после я тебе сюрприз устрою! – пообещал, скрываясь за дверью банкетного зала.
Появился он оттуда спустя часа полтора‑два, в разгар веселья. Музыканты на эстраде наяривали «Хаванагила», и он тащил за руку девчонку лет четырнадцати‑пятнадцати с явной целью – потанцевать. Та упиралась слабо, видать, сильна была власть Костиного папаши.
– Костик, не надо, я не хочу! Ты пьян – на ногах еле держишься! Да и свадьба...
– При чем тут свадьба, хотел бы я знать? – заплетающимся языком папенькин сынок уговаривал девчонку. – В конце концов, замуж выходит твоя сестра, а не ты. А хочешь, с тобой свадьбу сейчас сыграем, а, Настенька?
– Ты что – всерьез? – сияющими глазами взглянула та на него.
– Конечно, всерьез! Только мы опустим все эти условности: марш Мендельсона, кольца, роспись, прочие старорежимные обряды и перейдем сразу к последнему акту действия – половому. То есть устроим с тобой брачную ночь, а? А после, в свободное время, распишемся. Хочешь! Настенька?
– Обманешь ведь, Костик? – Девочка, видимо, всерьез увлеклась этим подонком.
– Я обману? Да ни в коем разе! А может, и обману, – согласился с ней полковничий сын, – даже вероятнее всего. Но трахнуть я тебя хочу прямо сейчас, не сходя с места. Раздевайся, невеста! – Он подцепил тесемку ее открытого платья и рванул – обнажилась высокая девичья грудь. Девчонка ойкнула, прикрыла грудь обрывками платья.
– Костя, прекрати сейчас же или я уйду домой! – Она заплакала.
Тот, казалось, малость протрезвел, увидев, что натворил, и, косясь на столик милиционеров, принялся оправдываться:
– Прости, пожалуйста, Настенька, неудачная шутка. Ты же знаешь, как я тебя люблю! Ну не плачь, вон, всю краску размазала. Пойдем, я тебя умою, маленькая.
И как ребенка за ручку, повел ее к лестнице на первый этаж ресторана. А через двадцать минут к их столику подбежала девушка:
– Ой, скорее вниз, к туалету, там что‑то случилось!
Игорь с младшим лейтенантом бросились к лестничному маршу.
... У дверей женского туалета стоял приятель Гальчевского, Лexa, возле него, переминаясь с ноги на ногу, несколько женщин, а он объяснял:
– Сестренку умоет и выйдут, потерпите пяток минут.
А изнутри доносились крики. Женские.
Игорь без разговоров с лету зацепил Лexy торцом раскрытой ладони под ухо и тот освободил проход, отлетев в сторону, а Иван Николаевич рванул на себя дверь туалета. Вбежав внутрь и захлопнув ее за собой, они поняли, что опоздали: руки Насти были привязаны к батарее водяного отопления, вечернее платье разорвано по всей спине, трусики валялись на кафельном подоконнике, а младший Гальчевский вгонял в нее раз за разом окровавленный член, тупо, по‑бычьи повторяя:
– Люблю, люблю, люблю.
Кровь струилась по стройным Настиным ногам и капала на метлахскую плитку пола. А сама Настя исходила криком под навалившейся на нее тушей полковничьего сына. Иван Николаевич вырвал из кобуры пистолет и, недолго думая, приложил его рукояткой к голове Гальчевского. С коротким замахом, конечно. Тот оборвал свое мычание на полуслове и завалился под окно. Игорь распутал узлы вафельного полотенца, которым и были стянуты кисти девушки. Между тем Настя перестала кричать и теперь сквозь всхлипы и стоны рассказывала Ивану Николаевичу:
– Он завел... меня... умыть, затем стал вытирать лицо, руки, и вдруг... вдруг я оказалась привязанной, а он... он... – Она вновь зашлась в истерике.
В туалет набился народ, в основном женщины. Мужчины осторожно заглядывали из‑за косяка распахнутых дверей. Внезапно в них сквозь толпу зевак прорвалась девушка в подвенечном платье. Увидев сестру в истерзанном виде, она присоединила свои рыдания к ее.
– Так! – с удовольствием констатировал младший лейтенант. – Факт изнасилования несовершеннолетней налицо. Наконец‑то ты влип, Гальчевский! – наклонился он над очухавшимся насильником.
– А что тут такого? – огрызнулся тот. – Ну, стала женщиной вперед своей старшей сестрички. Подумаешь! У той еще вся брачная ночь впереди. Вот и сравняются! И вся любовь. И все в порядке!
– Нет не все, козел! – Иван Николаевич поднял его с пола рывком за волосы и защелкнул на руках наручники. – При таком количестве свидетелей тебе не помогут теперь ни твой папашка, ни сам Господь Бог – живо намажут лоб зеленкой. Ты сам сегодня, дружок, подписал себе расстрельную статью. Дошло до тебя наконец, подонок?
Кажется, начало доходить! Костик вдруг упал на колени прямо в лужу Настиной крови и, протягивая к ней скованные наручниками руки, завопил:
– Настенька, родная! Ведь ты же знаешь, как я тебя люблю! Я женюсь на тебе, Христом‑Богом перед всеми клянусь – женюсь! Умоляю, спаси меня, не подводи под расстрел! Услышав слово «расстрел», Настя оторвалась от груди сестры и бросилась к Косте, охватив его голову руками:
– Нет, только не это, слышите! Я люблю его, люблю! Я сама... сама... по своей воле согласилась! Он не насиловал меня! Он меня любит!
Иван Николаевич понял, что вновь проигрывает в битве добра со злом. Он пытался оттащить Настю:
– Подумай хорошо, какое говно ты спасаешь! Нет в нем ни грамма любви ни к кому. Лишь себя он любит и ценит, и свою шкуру. Он никогда не женится на тебе. А если и женится... Хочешь, я нарисую картину вашей супружеской жизни: ты всегда будешь для него лишь рабой, подстилкой. Постоянные побои вместо поцелуев будут скрашивать серые будни твоей жизни. Он будет спать с тобой лишь по пьянке, а переспав, безо всякой жалости и совести передавать своим пьяным дружкам. А сам уйдет к очередной любовнице. Устраивает тебя такая жизнь, говори, устраивает?! – орал он ей в лицо, теребя Настю, как тряпичную куклу. Она же, закрыв глаза, твердила по‑прежнему:
– Я сама... сама ему отдалась. По согласию!
Иван Николаевич глубоко вздохнул, задержал воздух, выдохнул. Затем твердо и спокойно спросил: – Ты хорошо подумала? В здравом уме и ясной памяти? Настя, не открывая глаз, утвердительно закивала.
– И все‑таки придется составить протокол с места происшествия! Прошу двоих свидетелей проехать с нами в горотдел.
Услышав шум за спиной, он оглянулся и увидел спины торопившихся покинуть туалет людей. Вскоре они остались впятером: Костя в наручниках, Настя, он, Игорь и невеста в подвенечном платье – Настина сестра.
Такой поворот событий вполне устроил Гальчевского. Победоносно осклабившись, он протянул скованные руки вперед: – Снимай «браслеты», ментяра!
– Сейчас! – Иван Николаевич разомкнул железки. Продолжая ухмыляться, Костя потер запястья и открыл было рот, чтобы снова выдать какую‑нибудь гадость. Жесткий удар коленом в промежность лишил его этого удовольствия. Он взвыл и начал приседать. Младший лейтенант ухватил его за волосы сзади, сунул с размаху мордой в унитаз, а другой рукой спустил воду. Продолжая периодически окунать голову сынка полковника в унитаз, он приговаривал:
– Жри, сволочь, дерьмо к дерьму – будет куча дерьма! Это тебе за бывшее и за будущее!
Выпустив наконец свою жертву, он обернулся к Игорю: – Пошли отсюда! Наше дежурство, кажется, закончилось. Без происшествий.
Они повернулись спиной к остающимся в туалете, поэтому не могли видеть, каким откровенно ненавидящим взглядом из‑под разбитого лба проводил их младший Гальчевский...
А через три дня Ивана Николаевича не стало. Игорь знал, как опасна их служба, предполагал даже, что рано или поздно это может случиться с любым сотрудником горотдела. С любым... Но только не с Иваном Николаевичем. Слишком научен жизнью был старый опер, слишком хитер и изворотлив, чтобы просто так отдаться костлявой. Обхитрила, однако, она его... Этот вечер в «Туристе» начался тихо‑мирно: банкетный зал впервые за месяц пустовал, посетители попались пристойные, не гонористые. Даже музыка звучала особо мирно: нежный блюз сменяло спокойное танго. Так он прошел, этот вечер, до самого закрытия ресторана. И, может быть, впервые за столько времени видел Игорь на обычно жестковатом лице младшего лейтенанта оживление, когда они вышли из душного фойе на свежий воздух улицы.
– Сейчас приду домой, спокойно почитаю газетку и как завалюсь под теплый бочок своей половины! – мечтательно потянулся Иван Николаевич и вдруг насторожился, резко опустил руки. Из темноты под яркий свет неоновой вывески ворвалась девушка в разодранном на плече платье со спутанными волосами и размазанной по лицу косметикой так, что невозможно даже было понять – красивая или уродина. Она с ходу вцепилась в их рукава;
