Михаил Нестеров - Формула боя
На это замечание Дробов мог отозваться также нестандартно, а он выразился, как вначале показалось Светлане, заученно, но без поспешности.
– Да, сверхчеловек и недочеловеки.
– Страшная мораль, – тихо заметила журналистка.
– Мораль без страха не смотрится. Нет цели без морали, цель оправдывает средства, отвергая метод, и победителей не судят.
– Куда же делась мораль в вашей последней фразе? Где она?
– В страхе.
Рогожина вернулась на прежние позиции.
– А вы в какой-то мере осуждаете Сталина, взять хотя бы ваши слова о его мягкости.
– Осуждаю, потому что он не победил. Я знаю, как продолжить борьбу, как стать победителем. Нам мало зон с колючими проволоками, нам нужна одна, единая зона с колючей проволокой по всей границе. Замкнуть кольцо, давить белорусов-евреев, казахов-русских, украинцев-узбеков. Нам не нужна помощь извне, нам не нужны канадские продукты, американские технологии, японские и корейские машины; лондонские и парижские клубы – это не наше, не русское. Нам нужна твердая рука, способная держать пистолет и лопату. Пистолет и лопату. Я предвосхищу ваш вопрос и скажу, что земли на всех хватит.
– Чисто сталинский подход к проблеме.
Странно, думала Светлана, то, о чем он говорит, должно звучать пусть не с апломбом или пафосом, но с долей определенной позы. А собеседник говорит абсолютно ровно, в глазах нет и искорки фанатизма.
И снова Дробов не ответил, а подхватил:
– Не только у меня. Вспомните, как Президент разделался с предыдущим министром обороны. Он задолго начал готовить удар – вывел из-под министра начальника Генштаба, показал, правда, издали, министерский портфель командующему округом и отправил министра обороны в бестолковое турне по Японии и США. После вояжа министр с позором был изгнан. Не так ли убрал Хрущев товарища Жукова? Это наследие, только без расстрелов, и убрал Президент человека, который, по сути дела, имел хибару, а поставил на его место другого – с трехэтажной дачей и бомбоубежищем на случай атомной войны. Президент хорошо подготовился к этому акту, он привел в повышенную боевую готовность спецчасти МВД, и его охрана блокировала здание Минобороны. Президент боится генералов и никому из них не доверяет. Я сам генерал в отставке, вы уж поверьте мне.
– Вы хотите сказать, что у Президента, Верховного Главнокомандующего, нет преданных людей в армии?
– Преданность и предательство ходят рука об руку. «Предательство – вопрос времени» – это в свое время сказал кардинал Ришелье.
«Третья сбивка на великих», – посчитала Рогожина.
– В вашей программе присутствуют коммунистические идеалы? – спросила она, зная, что один из следующих вопросов будет напрямую касаться фашизма.
– Коммунистических идеалов не существует, это нонсенс. В компартии тон задают не рядовые члены, а столоначальники. Демократы – это сборище амбициозных партий и движений. Остальные якобы имеют какую-то программу выхода из кризиса. Хотя и у коммунистов, и у демократов тоже есть подобные программы. Но ни у одной из партий нет программы режима.
– У вас есть кумир, кроме Сталина?
– Муамар Каддафи. Он построил хорошее общество…
– …основой которого является террор.
– Я повторюсь: для достижения цели все средства хороши.
– У фашистов было что-то похожее. – Голос Рогожиной прозвучал не совсем уверенно. Может, эта фраза была не к месту, но тема разговора приняла другой оттенок – коричневый. И не пришлось задавать вопрос, касающийся фашизма, как она хотела сделать минуту назад. Посчитав себя очень ловкой, Светлана слегка покраснела.
– Мы не фашисты, новых фашистов создала существующая власть, которая до сих пор бредит коммунистическими стереотипами. В их понятии нет более серьезного врага, чем фашист, и они создали своих «коричневых». – Дробов сделал паузу. – Чтобы бороться с ними.
– Зачем это нужно существующей власти?
– Чтобы отвлечь внимание. Потому что все провалено, нет прогресса ни в одной области, только спад. Как только возникают где-то справедливые волнения, тут же по телевизору показывают «коричневых», «красно-коричневых» и разгул чеченских банд. А поскольку у нас всегда все плохо, то их показывают постоянно. Понимаете, в чем состоит преступление существующей власти? Она не принимает никаких мер. «Неприятие мер – больший проступок, чем ошибка, допущенная при их проведении».
«Кто же это сказал?» – подумала Рогожина. Однако так и не вспомнила. Фраза была вроде бы знакомая и в то же время нет. Дробов помог, видя ее легкое замешательство.
– Герман Геринг, – сообщил он.
Вот так: от кардинала Ришелье до Геринга и Сталина; начиная почти что с Фронды и заканчивая движениями наци на рубеже XXI века. Совершенно непонятный человек.
Листок с примерными вопросами был в начале нового блокнота; Светлана, машинально взглянув на него, добавила к одному из них «все же».
– Все же, к чему вы стремитесь? – спросила она.
– К мононациональному государству. В какой-то мере я согласен с международным правом, где ясно указывается, что мононациональное государство может считаться таковым, если население указанной нации составляет свыше шестидесяти процентов от общего количества.
– Насколько мне известно, русские в России составляют больше восьмидесяти процентов.
– Да, это верно, но в правительстве и других властных структурах русских фактически нет. Вернее, их очень мало. Поэтому по отношению к русским в стране осуществляется апартеид. Помните массовое избиение народа возле Останкинской башни и у могилы Неизвестного солдата? В тот день люди, заплатившие кровью в Великой Отечественной, пришли возложить цветы и подняли над головами очень справедливые лозунги: «Русскому государству – русское правительство». Это было 22 июня 1992 года. Хорошая дата для избиения ветеранов войны. Тем более что санкционированный пикет избивали не только омоновцы, но и бетаровцы – бойцы сионистских вооруженных формирований. А через полтора месяца по первой программе было показано ритуальное убийство свиньи в художественной галерее «Реджин-арт». Чернобородые иудеи расчленили свинью, раздали кровавые куски участникам ритуала и на всю страну, картавя, сообщили: «Свинья – это образ России с ее комплексами; их нельзя разрешить, можно только разрубить». Каково, а? А что касается Сталина, то его портрет висит в моем кабинете только для того, чтобы я всегда помнил, как опасно быть кротким.
«Наверное, – подумала Рогожина, – понять такого человека с его противоречивыми взглядами невозможно. Да и бессмысленно». Подходил к концу второй час их беседы.
– Скажите напоследок несколько тезисов из вашей программы.
– Тезис один – режим. Русское – русским, остальным по заслугам.
– А что будет с евреем-россиянином?
– Эту породу, как и другие, мы выведем, она не должна существовать.
Последний вопрос, решила Рогожина, и нужно заканчивать.
– И как это будет выглядеть?
– Когда советская власть делала первые шаги, раввинов выгоняли из синагог и расстреливали сами евреи. Православные церкви рушили русские, и попов убивали они же. Степи принадлежали мусульманам, они рубились между собой на кривых саблях. Но Сталин придумал очень хорошую штуку, и с начала его правления грузин расстреливали русские, евреев – грузины, а в русских стреляли евреи. Здорово, правда? И брат не идет на брата.
Это был последний ответ лидера движения «Красные массы» Григория Дробова корреспондентке газеты «Проспект Независимости» Светлане Рогожиной.
Когда она уходила, Дробов спросил:
– Скоро у нас будет выходить собственная газета. Не хотите поработать со мной?
Светлана растерялась. Неторопливо, поправив очки на носу, она пожала плечами: «Не знаю».
– Если что, приходите, – улыбнулся Дробов.
«Брат не идет на брата…» Генерал, откинувшись в мягком кресле, запрокинул голову: сверху на него смотрел Иосиф Виссарионович. Глаза у вождя находились внизу, на месте рта, а улыбчивый рот переместился наверх. Сталин казался обезглавленным, отрубленную голову перевернули и положили в фуражку, околышек от крови сделался красным.
«И брат не идет на брата» – это был подпункт основного тезиса политического движения «Красные массы».
Глава 7
Юлька проснулась в семь часов утра. Спать пришлось мало, но она чувствовала себя отдохнувшей. Она посмотрела на Антона и улыбнулась, захотелось поцеловать его. Правда, это выглядело бы как-то по-семейному, а ей пока не хотелось даже ощущения семейной жизни. Все же она представила, что Антон ее муж. И что? Что вот сейчас она должна сделать? Конечно, поцеловать. Вздохнув, она наклонилась над ним и поцеловала. Антон во сне повернул голову.
Ну вот, начинается, он уже отворачивается. Что еще – встать и сварить щи? Развонять капустой по всей квартире? Потом положить ему ладонь на грудь и мурлыкнуть: «Дорогой, щи готовы». Фу, мерзость! Лучше пожарить картошки со шкварками и сбегать в магазин за соленой селедкой: «Дорогой, вставай…» Да пошел он к черту – будить его, сам встанет. А если он опаздывает на работу? Значит, плохая работа, если на нее можно опоздать. «Дорогой, вставай, тебе пора увольняться».
