Александр Бушков - Бульдожья схватка
— Снимаю свое предложение, — пожала она плечиками без особого раскаяния.
— Пардон за неумелую авантюру. Хотела всего-навсего провести тест на тему «Последствия автоаварий касательно памяти». Извините, папенька…
— Ладно. — махнул он рукой, полез в бумажник и вытащил портрет президента, выдержанный в черно-салатных тонах. — Сотни много, а пятьдесят Получай. За находчивость.
Надя смотрела настороженно и руку протягивать не торопилась.
— Бери, пока я щедрый, — сказал Петр.
— На условии?
— Да никаких условий. Считай, в честь моего счастливого возвращения к родному очагу.
— Точно?
— Точно.
— Ну, если… — она протянула руку, взяла бумажку и бросила на стол. — Премного благодарны, ваше степенство.
— Давай без выпендрежа, а? — сказал Петр. — Все я понимаю насчет самоутверждения, но, честное слово, уж не обижайся, настолько все это смешно выглядит… Естественность тебе больше идет.
Она опять замкнулась, только что улыбалась — и вновь нахмурила аккуратные бровки, глядя исподлобья. «Трудный ребеночек, — подумал Петр. — Совершенно неконтактный».
— Ну ладно, — сказал он примирительно. — Извини, что я посидел тут на «паутине»…
— Да пустяки.
— Вот и ладушки, — Петр хотел похлопать ее по плечу, но в последний момент передумал — как-никак почти девушка, да еще с характером, может обидеться…
Вышел в широченный коридор.
Короткое низкое рычанье заставило его замереть.
Метрах в трех от него стоял на широко расставленных лапах большой белый бультерьер, наклонив остроконечную крысиную башку, всматривался в Петра маленькими глазками. Хвост многозначительно опущен, верхняя губа подергивается.
— Тьфу ты… — сказал Петр тихонько. — Реджи, фу! Ты что это, малыш?
Пес неуверенно вильнул хвостом. Осторожными шажками, медленно переставляя лапы, приблизился вплотную, принюхался — и внезапно отпрянул. Оказавшись почти на прежнем месте, громко взлаял.
— Что здесь такое происходит? — выглянула Надя.
— В толк не возьму, — как можно естественнее пожал плечами Петр. — Реджи, Реджи, малыш! Ты что это?
Бультерьер по-прежнему вел себя странно — то взмахивал хвостом, то, подавшись вперед, тут же отпрыгивал. Он уже не рычал, тоненько проскулил пару раз, такое впечатление, в полном недоумении.
— Реджи, место! — прикрикнул Петр, боясь оглянуться на Надю и уж тем более просить у нее помощи. — Место, кому говорю!
Реджи после некоторой заминки все же подчинился, пошел в глубину квартиры, то и дело оглядываясь на Петра, ворча и поскуливая. Петр торопливо прошел в кабинет.
Об этом они с Пашкой не подумали. Казалось, годовалый будь совершенно ничего не заподозрит, коли уж оригинал и копия схожи, как две капли воды. И тем не менее пес явно почуял неладное. Вряд ли сумел своими незатейливыми собачьими мозгами осознать происшедшую подмену в полной мере, но что-то явно было не в порядке, по его песьему разумению. Определенно не в порядке. Значит, абсолютного сходства недостаточно, есть еще что-то — неуловимая разница в запахах, в движениях, для людей несущественная, а вот для пса сама собой разумеющаяся. Черт, возможны осложнения…
Ниша в конце коридора как раз и была отведена в полное собачье распоряжение — там лежала чистенькая подстилка, стояла желтая пластиковая миска с водой и вторая, пустая. Бультерьер лежал вытянувшись, положив голову на лапы, не сводя с Петра маленьких глазок, умных и растерянных. Тихонько зарычал. Петр постарался обойти его по стеночке. Только захлопнув за собой дверь кабинета, почувствовал себя спокойнее. Положительно, будут осложнения, если псина не успокоится…
Отвернувшись от лесной феи, прошелся вдоль книжных полок. Ощутил что-то вроде приступа ностальгии, узнав на третьей снизу собрание сочинений Гюго — пухлые светло-зеленые тома издания конца пятидесятых годов, из родительской квартиры, памятные с детства.
Протянул руку, вытащил том, который, судя по виду, раскрывали гораздо чаще остальных, — обветшавший переплет весь покрыт вертикальными темными морщинами. «Труженики моря». То ли память подвела с годами, то ли изменились Пашкины вкусы — помнится, он никогда не любил Гюго, а меж тем с тех времен, как Петр видел книгу в последний раз, ее открывали частенько… Совсем истрепался переплет.
Ну что ж, вкусы могут с годами меняться. Он и сам с годами разлюбил иных писателей, по которым в свое время с ума сходил, а других, коими пренебрегал прежде, вдруг оценил по достоинству. Вполне возможно, изменились и Пашкины вкусы, пристрастился к месье Виктору… Но почему именно «Труженики»? Остальные тома остались такими, какими их Петр помнил. Ну, может, Катя читает или Надюша просвещается, отдыхая от компьютера…
— Да! — негромко откликнулся он, услышав деликатное постукиванье в дверь. Вошла Марианна с начищенным подносом, присела на классический манер, протянула поднос Петру. Он взял с блестящей, массивной серебряной пластины небольшой листок кремовой бумаги. Виньетки, буквы с затейливыми завитушками. «Настоящим почтительнейше приглашается в театр „Палас“ на вечернее представление господин Савельев Павел Иванович, промышленник и коммерсант». Дата сегодняшняя, подписи нет.
С непроницаемым выражением лица, хотя представления не имел, о чем идет речь, Петр поинтересовался:
— А что на театре дают-то?
Марианна не без лукавства улыбнулась:
— "Лас-Вегас" и «Колючую проволоку». У вас есть замечания или пожелания, Павел Иванович?
«Милая, — возопил он про себя, — какие могут быть замечания, не говоря уж о пожеланиях, если не знаешь, о чем речь?!» Но вслух, понятное дело, солидно произнес:
— Н-нет, ничего подобного…
— Значит, по заведенному образцу?
— Ну да, — кивнул он с восхитительным, неподдельным самообладанием — за каковое стоило самого себя похвалить.
Впрочем, Пашка так и наставлял, не раз повторив: «Основных правил у тебя будет два. Первое — ничему не удивляться, второе, соответственно, держаться спокойнейшим образом. Тогда, как во времена оны заверяли по „ящику“, все у нас получится…»
Что ж, в этом был резон… Поудобнее устроившись в кресле, Петр осведомился:
— Что-то я запамятовал, во сколько начало…
— Можно как обычно, в одиннадцать вечера… — Марианна фривольно улыбнулась, — или, если вы желаете, сразу после ужина…
— Тогда надо распорядиться насчет машины…
— Машины?! — она подняла брови, непритворно изумившись. На миг улетучилась вся вышколенность. — Простите, не поняла…
«Черт, что-то не то ляпнул».
— Да пустяки, обмолвился… — сказал он, постаравшись, чтобы в его улыбке не было вымученности. — Перепутал… В общем, на ваше усмотрение, лады?
— Конечно. Павел Иванович, у вас и правда усталый вид… Простите, последствия, похоже, сказываются…
— Еще бы, — сказал он спокойно. — Не буду врать, голова в норму не пришла, беспокоят… провальчики…
— Напряжение необходимо снять? — понятливо подхватила Марианна.
— Да, вообще-то…
Ляпнув это, он через миг сообразил, что поступил опрометчиво.
Заученным движением отставив поднос, Марианна гибко опустилась на колени и, прежде чем он успел как-то отреагировать, «молния» на его брюках разошлась с тихим шелестом. Непроизвольно напрягшись, Петр успел охнуть:
— Если войдет…
— Глупости, Павел Иваныч, — Марианна посмотрела на него снизу вверх с уверенной улыбочкой опытной стервы. — Никто не войдет без позволения, да и задвижку я защелкнула…
Ее теплые пальчики уверенно принялись за работу. «Основных правил у тебя будет два…» Так-то. Не отбиваться же с воплем — поскольку оригинал, ясный пень, вряд ли когда-нибудь отбивался, вовсе даже наоборот, надо полагать… И посему Петр смирился с происходящим, он лишь опустил глаза, упершись взглядом в ритмично двигавшуюся светловолосую головку, — чтобы не смотреть на Катин портрет…
Когда все кончилось, Марианна упруго выпрямилась, не спеша, с нарочитой медлительностью облизнула губы и, уставясь на него нахальным взором сообщницы, улыбнулась:
— Вы сегодня в великолепной форме, Павел Иванович. Честно…
Забрала поднос и. покачивая бедрами, направилась к двери. Петр торопливо застегнулся, чувствуя, как горят щеки. Покосился на стену, встретил спокойный, с лукавинкон взгляд лесной феи. И горестно матернулся про себя — н-ну, Пашка… Завел порядочки. Не Шантарск, а гарем посреди аравийских песков. Впрочем, он и в юности был ходок почище Петра.
А главное, то ли печальное, то ли комическое, несмотря на всю ошарашенность, в глубине души нет, увы, ни осуждения, ни отторжения. Ежели цинично — любой нормальный мужик, не маньяк, но и не пуританин, в таких вот условиях будет ощущать главным образом то самое чувство глубокого удовлетворения. Обе стервочки, что Анжела, что Марианна, дело знают. Одна беда: все это вовсе не ему предназначено, чужое…
