Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь
Он открыл дверь и машинально отступил на шаг, поначалу всего лишь слегка удивившись. В следующий миг удивление уступило место другому, куда более неприятному чувству – сосущему, тягостному чувству страха и бессилия. Судя по всему, его давешние неприятности были только цветочками; теперь настало время собирать урожай, в связи с чем на ум ему пришел вполне резонный, но абсолютно бессмысленный вопрос: как, черт возьми, они пронюхали?
Причин этой бури отрицательных эмоций наблюдалось сразу несколько. Прежде всего, свет на лестничной площадке таки горел, из чего следовало, что на электрика Андрей грешил совершенно напрасно. Далее, «слюсарей» за дверью обнаружилось целых два, и одеты они были почему-то не в засаленные (да пусть себе даже и чистые) рабочие ватники, а в тонкие черные полупальто из шерсти австралийских мериносов. Никаких инструментов, необходимых для починки крана, при них не оказалось; гости были разного роста и телосложения, имели различный цвет волос – у одного темно-русый, у другого черный, как вороново крыло, – но из-за одинаково бесстрастного, как у каменных идолов, выражения лиц смотрелись, как однояйцевые близнецы.
Опомнившись, Андрей попытался захлопнуть дверь, но было поздно: тот из «слюсарей», что был повыше и русой масти, легко пресек эту попытку, удержав дверное полотно рукой в тонкой кожаной перчатке. Чернявый шагнул вперед, тесня Андрея вглубь прихожей и, не дав себе труда поздороваться, бесцветным голосом произнес:
– Господин Липский? Одевайтесь.
Из этой реплики можно было сделать сразу два вывода, вернее, целых три, если прибавить сюда нехитрое заключение, к которому Андрей пришел сразу же, как только открыл дверь: это не водопроводчики. Второй вывод был такой: его изыскания на Московской железной дороге не остались незамеченными. И третий: убивать его пока не собирались, а если собирались, то не здесь.
– И не подумаю. Кто вы такие? – перешел он в контратаку, попутно прикидывая, сколько еще зубов ему придется вставить после этой беседы.
Вместо ответа русоволосый шагнул через порог, аккуратно закрыл за собой сначала наружную дверь, потом внутреннюю и только после этого спокойно сообщил:
– Две минуты на сборы.
– Очень приятно, – мысленно ужасаясь тому, что мелет его сорвавшийся с привязи язык, съязвил Андрей. – Кто же из вас первая минута, а кто вторая?
Мимоходом он сообразил, что упустил момент, когда можно было позвать на помощь. Он ненавидел отвлекающие от работы посторонние звуки и потратил немало денег, времени и сил, обеспечивая максимальную степень звукоизоляции своей квартиры. Теперь эти труды обернулись против него: после того как русоволосый закрыл двери, он мог орать, пока не сорвет голос, без малейшего шанса быть услышанным.
И это, как и светлые кольцевые отпечатки на крышке письменного стола, свидетельствовало о том, что Андрей Липский, как всякий истинно русский человек, крепок задним умом.
– Время пошло, – оставив без внимания его неуместную шутку, сказал чернявый. – Через… – он посмотрел на часы, – через минуту и сорок секунд мы выведем вас отсюда как есть, хотя бы и в нижнем белье.
– А на улице, между прочим, минус восемнадцать, – напомнил русоволосый.
– Я никуда не пойду, – упрямо набычился Андрей. – Хотите мочить – мочите здесь.
– Мочить, – повторил русоволосый таким тоном, словно слышал это слово впервые и даже не догадывался, что оно означает. – Какой лексикон! Стыдно, господин Липский. А еще интеллигентный человек.
– И даже не негр, – подхватил чернявый. – Может, еврей?
– Что? – слегка опешил Андрей. – При чем тут…
– Ну как же, – с охотой пустился в объяснения чернявый. – Негры, чуть что не по ним, сразу вопят: помогите, расовая дискриминация! А евреи подхватывают: антисемитизм! Между прочим, – добавил он, снова посмотрев на часы, – у вас осталась всего минута. Джинсы худо-бедно сойдут, но вот тапочки… гм…
Пока он говорил, русоволосый непринужденно протиснулся мимо Андрея, прошел в комнату, выдернул из корпуса ноутбука штекер блока питания, опустил крышку и сунул компьютер под мышку. Осатанев от такой наглости, Андрей ринулся к нему. Он плохо представлял себе, что намерен сделать, каким, собственно, образом собирается воспрепятствовать чинимому на его глазах беззаконию. Перед глазами, как наяву, встала следующая картинка: он подскакивает к русоволосому, хорошенько размахивается и изо всей силы бьет его кулаком в челюсть. Ушибленную, а может быть, и вывихнутую кисть пронзает дикая боль, он сгибается пополам, баюкая между колен поврежденную конечность, а русоволосый, удивленно глядя на него с высоты своего гренадерского роста, с легкой укоризной говорит: «Стыдно, господин Липский. А еще интеллигентный человек!»
Проверить, как оно все могло бы получиться на самом деле, ему не дали. Держа под мышкой помаргивающий индикатором спящего режима ноутбук, русоволосый свободной рукой вынул из кармана пальто газовый баллончик и указательным пальцем нажал на головку распылителя. Андрей упал на колени и скорчился, заходясь мучительным кашлем и сандаля кулаками слезящиеся глаза.
– Беда с этими интеллигентами, – глухо, поскольку говорил в перчатку, которой прикрывал лицо, произнес у него за спиной чернявый. – Видит, что деваться некуда, а все равно дрыгается. Потому что в книжках, по которым он жить учился, написано, что сдаваться нельзя – стыдно. Гордый!
– Это не гордость, – так же глухо отозвался русоволосый, – это – гордыня. Как говорят в Одессе, две большие разницы. Вставайте, Липский, – твердой рукой беря ослепленного, кашляющего и шмыгающего носом Андрея под локоть, добавил он. – И перестаньте, наконец, разыгрывать из себя героя. Вас никто не собирается ставить к стенке, так что и «Орленка» запевать незачем. С вами просто хотят поговорить. Причем, насколько мне известно, по интересующему вас вопросу.
Отпущенные Андрею на одевание две минуты уже наверняка истекли, но «слюсари» не стали выполнять угрозу чернявого силой вынести его из квартиры босиком и в нижнем белье. Вместо этого его сопроводили в ванную, заставили умыться холодной водой, помогли обуться, надеть пуховик и шапку, сунули в руки теплые перчатки и только потом, поддерживая под руки, вывели на лестничную площадку. Сквозь собственный кашель он слышал, как в дверном замке трижды провернулся ключ, после чего кто-то аккуратно опустил в карман его пуховика знакомо звякнувшую связку. Громыхнули, открывшись, двери подъехавшего лифта, и известный блогер Андрей Липский, ничего не видя перед собой, вошел в кабину, уверенный, что отправляется пожинать горькие плоды своей любознательности.
5Выполнить поручение Шмяка оказалось нетрудно. Собственно, отправляясь на разведку по его заданию, Женька не ждал каких-либо сложностей, и сложностей не возникло. Спустившись на первый этаж (ибо простая логика подсказывала, что заставить старуху в инвалидном кресле карабкаться по лестнице на второй могли бы только какие-нибудь фашисты, каковых среди персонала пансионата, слава богу, не наблюдалось), он успел увидеть, как кресло с бабусей скрылось в дверях четвертой палаты. На ходу кресло негромко жужжало, подвывало и пощелкивало какими-то реле, как робот из старого научно-фантастического фильма.
Номер четыре, как и все остальные номера в пансионате, представлял собой комфортабельный люкс с отдельным санузлом, телевизором и всем прочим, чем обычно оборудованы люксы в гостиницах средней руки, за исключением разве что телефона, который постояльцы при известной доле умения и фантазии могли использовать во вред своему хрупкому, подорванному пороками и излишествами здоровью. Отсутствие связи с внешним миром было одним из не подлежащих обсуждению условий приема больных на излечение. Правда, пример Шмяка с его неиссякаемым запасом сигарет и спиртного убеждал в том, что нет правил без исключений, но Женька понимал: кто платит, тот и заказывает музыку. Семен Тихонович берет деньги вперед, и берет немало. И если Шмяку угодно пускать псу под хвост щедро оплаченные из собственного кармана услуги опытных специалистов, это его проблемы, его личное дело. А у Семена Тихоновича и его коллег хватает забот с теми, кто действительно хочет вылечиться.
Впрочем, к порученному Женьке Соколкину делу планировка и обстановка палаты номер четыре не имели никакого касательства. Притаившись за углом, он подождал, пока сопровождавшая старуху Изольда Вениаминовна помогла ей раздеться и обосноваться на новом месте, а когда старшая сестра вышла из палаты, покинул свое укрытие и будто бы случайно загородил ей дорогу. В руках у него был поднос с грязной посудой, оставшейся после того, как пообедал Шмяк, путь на кухню лежал как раз мимо четвертого номера, так что выглядело все вполне естественно.
