Сергей Алексеев - Удар «Молнии»
Он бил зверей в ухо, не замечая того, как начинает звереть сам.
Его надо было спасать от войны, как спасают детей от чумы. Саня Грязев, испытавший на себе мерзость убийства и смерти от твоей руки, ни на мгновение не верил в «откровения» бывалых наемников-вояк, рассуждающих о профессиональной легкости, с которой отнимается чужая жизнь. Скорее всего, это были больные люди с маниакальными наклонностями, не имеющие ничего общего с великим и высоким воинским духом.
Анатолий Иванович действительно был талантливым от природы, но чтобы взрастить из него воина, следовало пропустить его душу сквозь строй дружинного братства. Иначе сон разума непременно родит чудовище…
* * *Глеб не любил стаи, однако пришлось уходить вчетвером, двигаясь парами на расстоянии пяти километров друг от друга. Грязев с Анатолием Ивановичем «торили» путь, Головеров с «ковбоем» шли замыкающими, так что поговорить «зайцам» не удавалось до самой границы. А сейчас Глебу как никогда хотелось если не излить душу, то просто рассказать о Наталье…
На дневках, отлеживаясь где-нибудь в «зеленке», он думал о ней, вспоминал самые хорошие, счастливые дни, таким образом как бы вызывая ее дух, но Наталья ему не снилась.
И Марита не снилась давным-давно…
Как только Глеб засыпал, к нему являлся Диктатор Ичкерии. Он был совершенно не похож на того стройного, красивого генерала, который однажды уже попадал в плен, а напоминал какого-то таджикского народного певца, которого когда-то Головеров видел на ковриках-портретах. Диктатор был в белой чалме и черном одеянии, напоминающем черкеску, только без газырей. Однако это был он! Узнавалась стать, дух и взгляд черных пронзительных глаз.
Сон имел несколько сюжетов, обыкновенно сходных и часто повторяющихся. Только начало всегда было одним и тем же.
— Да хранит тебя Аллах! — говорил Диктатор с печальной улыбкой.
— Ты должен желать мне зла, смерти, — сопротивлялся Глеб. — Я убил тебя!
— За это я и благодарен Аллаху. Ты убил меня, но остановил ли войну? Нет, не остановил. Я теперь в ином мире, а ты — в земном. Я не знаю позора, а ты пьешь из этой грязной лужи. И будешь еще долго пить. Говорил тебе: от меня уже мало что зависит. Ты не поверил. Мне жаль тебя, воин.
— Почему ты мне снишься? Зачем приходишь?
— Неужели ты не знаешь? Мы были братьями на земле. Братьями по духу. А ты убил меня… И все равно — слава Аллаху! Ты разрешил все мои сомнения, избавил от горя, бесчестья… Да будет тебе легкий путь! Ты же сделал из меня героя! И я навсегда останусь в памяти моего народа. Обо мне сложат песни… Но каково теперь будет тебе? Ты же убийца. А убийца никогда не может стать героем, если даже убьет злодея. Ну, и кому ты сделал добро? Моему народу или своему?.. Из этой войны твой народ не избрал и не вознес ни одного героя! Когда же народ не имеет героев, он не имеет ничего, а это значит, не имеет будущего.
— Послушай, генерал… Я знаю, ты сейчас говоришь моим языком. Ты — это мое сознание. Но я верю в будущее!
— Что же ты тогда бродишь как неприкаянный? Нет у тебя ни дома, ни семьи, ни детей… Какое тут будущее?
— Но я же — воин…
— Я тоже был воином,
— Женщину, которую любил, убили, — всякий раз признавался Глеб, и это было единственным воспоминанием о Марите во сне.
— Да ты же ее и убил! Но не отчаивайся, она была не единственной на свете. Мужчина вправе взять себе много жен. А много жен — много детей. Буду просить Аллаха, чтобы он послал тебе хотя бы одну.
Глеб почему-то думал, что такая жена у него есть — Наталья, наверняка посланная ему Богом, и во сне же совершенно явственно осознавал — еще задолго до расставания! — что она — не навсегда. Бог дал, и Бог взял…
Так оно и случилось.
И заканчивался сон всегда одинаково: Диктатор протягивал ему руку — по-птичьи трехпалую, изуродованную взрывом, а Глеб не принимал ее и говорил, что это рука не его, чужая, и принадлежит российскому президенту.
Путь до российской границы занял семь дней, так что сон о Диктаторе измучил больше, чем дорога. Можно было сходу перескочить через милицейские заслоны, охраняющие границу, и если даже засекут, то уже на своей территории, однако из-за солдатиков пришлось тормознуться еще на один день, до ночи: от обозленных, быстро впадающих в ярость ментов не так-то просто отбрехаться, потянут в комендатуру. На российской территории в приграничных районах уже вовсю действовали чеченские террористы, устраивая взрывы на вокзалах, в автобусах и прочих многолюдных местах.
И тут наконец Глеб впервые остался с Грязевым один на один сразу на несколько часов: «вольные стрелки» тем временем изучали границу, подыскивая безопасные проходы. Сели напротив друг друга и замолчали. Когда Головеров пришел на встречу в убежище снайпера, поговорили всего минут двадцать, и больше о том, где сейчас «Молния», что с мужиками, кто пострадал в Чечне и как, а потом заторопились в дорогу, начали заново прорабатывать маршрут — в общем, было не до откровений. Неожиданное появление в Чечне инструктора из центра «Шамиль» помогло Глебу прервать это долгое прощание с Натальей. Он воспрял, обрадовался, да не надолго…
Теперь вот сидели, и, оказывается, не о чем говорить, когда возвращаешься с войны не с победой, а с позором и поражением. И душу изливать не было никакой охоты.
— Ты возьми этого пацана к себе пока, — вспомнил Глеб о «ковбое». — А я своего возьму.
— Ладно, — обронил Грязев. — Куда же его деть? И снова надолго замолчали. Потом Саня снял ботинки, размотал изжеванные дорогой, пропитанные сукровицей бинты. Глеб увидел ноги, спросил:
— Что это у тебя?
— На углях учился плясать, — неохотно отозвался тот. — В Болгарии. Слышал, у них такой ритуал есть?
— Слышал… И научился?
— Научился.
— И целых два года учился?
— Да не только… Еще сам учил. Готовил спецназ в Сербии, потом в Болгарии. Все заводят спецназы, мода пошла.
— Это точно.
— А воюют пацаны.
— Как всегда…
За целый день это лишь и сказали. Когда ликвидировали «Молнию» в девяносто третьем и безработные бойцы ее собирались на Головеровской квартире, говор и шум стоял до потолка, так что участковый прибегал. Какие планы строили, какие надежды были! А ведь тоже вроде бы потерпели поражение и ситуация была еще плачевнее.
Правда, тогда распаляли себя водкой, тут же и выпить нечего…
Границу решили перескочить в половине третьего ночи, за полчаса до смены патруля, когда зевота уже закладывает уши и от сонливости песок в глазах. Было время прикорнуть, выставив часового, и Глеб, чтобы избегнуть еще одной беседы с Диктатором, вызвался подежурить. Едва мужики засопели, как «ковбой» тихонько приподнялся, огляделся — Головеров сидел под тополем, — и принялся распихивать магазины по карманам жилета, проверять оружие и одежду. Потом крадучись приподнялся, отполз в сторону и припустился бегом — назад, в Чечню.
Глеб появился у него на пути, встал, сунув руки в карманы.
— И куда же ты навострился, парень? Оказалось, он прихватил еще и «винторез» Анатолия Ивановича.
— Нельзя мне сейчас в Россию, — со стариковской безысходностью проговорил он. — За отца еще не отомстил, кровники остались… Да и вообще…
Головеров отобрал у «ковбоя» оружие, дал по затылку, толкнул в середину между спящими мужиками. Он как заведенный снова отполз, вскочил и понесся скачками прежним путем, без оружия. Глеб догнал еще раз, почти волоком притащил назад. Парень крепился несколько минут, вздрагивая узкой спиной, и все-таки началась истерика. Он катался по земле, царапал ее пальцами, срывая ногти, буравил лицом и выстанывал одну и ту же фразу:
— Суки, падлы, рабы, предатели… Глеб молча облил его водой, посадил, дал попить. Мужики проснулись и сидели теперь безмолвно, с настороженными лицами, как возле покойного. «Ковбой» вроде бы успокоился, однако через некоторое время уже трезвым, но усталым голосом сказал:
— Рабы и предатели. Кругом рабы и предатели. Сука, все равно уйду.
Глеб связал его бинтом, разорвав последний медицинский пакет, затянул рот и поднял всех на ноги: надо было немедленно уходить, и так нашумели, а возле границы по ночам бродили духи — то ли охрана, то ли просто жулье…
Собственно, никакой границы в настоящем ее виде не было, цепь заслонов, секретов да пеший патруль, на дорогах пропускные посты, сложенные из железобетонных блоков. Правда, глубина контролируемой территории была в несколько километров, до казачьих станиц, где местная самооборона выставляла на ночь свои дозоры и посты.
Оружие и боеприпасы распихали в вещмешки, в том числе и разборный «винторез», пошли стаей, «ковбоя» вели, как пленного, под руку. Только Анатолий Иванович двигался в одиночку и чуть в стороне, чтобы, в случае чего, отвлечь на себя внимание. Однако все обошлось, проскочили незамеченными до первой станицы, обогнули ее и остановились у дороги, когда начало светать. Пора было брать такси — пешком по России не набегаешься…
