Сергей Самаров - Супербомба
– Работай, я отдохну. Ночь не спал, день не спал. Отдых всем нужен.
– Ну-ну, – согласился Хома, снял ветровку, снял кобуру, рубашку, показав живот во всей красе и обширно татуированные тяжелые плечи, и двинулся к двери. Я бы с таким животом постеснялся загорать даже в пустом дворе за высоким забором, но он, похоже, к своей внешности привык и не слишком этим смущается.
– Пистолет-то возьми, мне он ни к чему, – протянул я его «беретту», предварительно протерев ее полотенцем, чтобы не оставалось моих отпечатков. Полотенце здесь же, на лестнице, что на мансарду вела, висело.
Маленькие глазки-буравчики в удивлении раскрылись шире. В них откровенно возник вопрос и изумление. Но ненадолго. Хома подумал и взял пистолет за ствол. Проверил положение предохранителя и сунул оружие в кобуру. Порядок во всем он, похоже, в самом деле любил. Но кобуру с собой в сад не взял, оставил на моей совести здесь же, в кресле.
– А за что ты Мамону шлепнул? – поинтересовался он вроде бы между делом, совершенно равнодушным голосом. – Заказали?
– Я так похож на профессионального киллера? – улыбнулся я.
Хома ждал другого ответа. И продолжал ждать.
– Не убивал я его, – сказал я. – Меня кто-то подставил. И я имею желание выяснить, кто это сделал, поскольку всю оставшуюся жизнь прятаться не намерен.
– Ну-ну, – изрек Хома и вышел из дома.
Наверное, за пропалыванием грядок ему лучше думается. А подумать ему есть о чем. Возвращение оружия – этот мой поступок поставил хозяина дачи в тупик и совсем смешал его мысли. Хома не понимал моего положения и не знал, как со мной можно поступить. Вернул пистолет – значит, я ему доверяю. А человек в моем положении, в понимании Хомы, никому доверять не должен. В дополнение к старым мыслям, новые совсем смешали его решительность, и Хома оставался в недоумении.
Но при этом он и сам мне доверился. Оставил пистолет пусть и в кобуре, но у меня под рукой. Это тоже был жест доброй воли, означающий подписание мира. Как-то ему поступить после этого?
Но решать ему придется. Даже с моей помощью.
* * *Я разулся, в соответствии с просьбой хозяина дома, и тихо задремал. Отдохнуть мне в самом деле не мешало. И здесь можно было отдыхать спокойно. Но сам я знаю, что в обстановке, приближенной к боевой, при любом постороннем, несущем опасность звуке я проснусь со свежей головой. И даже не обязательно звук должен нести опасность. Любой посторонний звук в моем положении настораживает все органы чувств. Так и произошло.
Хома, при всем своем весе мамонта, ступал тихо. Это я заметил еще раньше. Должно быть, необходимость появилась, когда у него сын родился. Научился ступать так, чтобы ребенка не будить. Сын пока маленький, и необходимость переросла в привычку. Тем не менее, поступь все равно осталась узнаваемой. И я услышал, как он поднимается по крыльцу.
– Наработался? – спросил я, открывая глаза.
Хома промолчал и прошел к столу. Табуретка под его весом заскрипела жалобно и с откровенным испугом. Сам он выглядел более мрачно, чем раньше. Похоже было, что Хома в результате сложного мыслительного процесса пришел все же к какому-то выводу.
Несколько глотков холодного чая прочистили его горло, и хозяин дома задал вопрос:
– Что ты делать собираешься?
Ради такого простого вопроса не стоило долго размышлять. Должно быть, вопрос был только подготовкой к дальнейшему разговору.
– Пока твоими татуировками любуюсь и думаю, где ты их делал?
– Там, – ответил он конкретно и красноречиво.
Настолько красноречиво, что я понял, хотя и без того знал, где он эти татуировки делал.
– «Кто не был, пусть не будет, кто был, тот не забудет». Долго там «отдыхал»?
– Двадцать два года.
Он говорил нормальным человеческим языком, хотя наверняка за двадцать два года научился «по фене ботать» так, что мне, от этого мира далекому, ничего понять было бы невозможно. Некоторые, год срока за плечами имеющие, и несколько блатных фраз выучившие, стремятся везде показать свою биографию речью. Хома не из таких. За это его можно уважать.
– Было время рисованием заняться. И спортом там занимался?
– Штанга и там есть. Я еще до «зоны» начал. В юношескую сборную области входил. И там слегка. На соревнования вот только не выпускали, а так я все мастерские нормативы делал, – он не хвастался, но говорил это с удовольствием, отдавая должное своей физической мощи. – Но ты меня не уводи в сторону. Что-то с тобой решать надо...
– Ты уже решил, – приступил я к делу. – Двадцать два года – срок солидный. Ты не можешь не знать серьезных парней.
– У меня с Мамоной хорошие отношения были. Можно сказать, приятельские.
– Вот видишь.
– Тебя сейчас не только менты, тебя и блатные ищут. Найдут – разбираться не будут.
– А если я их найду?
– Еще кого-то «грохнуть» хочешь?
– Я уже сказал тебе, что я Мамону не знал и не убивал его.
– А пистолет у тебя нашли.
Значит, он имеет информацию более обширную, чем я предполагал. Про пистолет, найденный при обыске, по телевизору и по радио не говорили.
– Трудно пистолет человеку подсунуть? Предполагаю, те же самые менты и подсунули. Тогда ментов и следует трясти. Кто подсунул, знает убийцу.
– А заказчика?..
– А заказчика знает сам убийца. Следовательно, до него и предстоит добираться.
– И как ты думаешь добираться?
– Я думаю, ты мне поможешь.
– Я? – удивился Хома. – У меня своих проблем – куча.
Может быть, он даже не столько удивился, сколько возмутился – заявился какой-то тип на его садовый участок, рад должен быть, что его ментам не сдали, а он начинает еще всерьез «загружать» своими проблемами.
– Конечно. Мамона твоим приятелем был. И знакомцев у тебя из окружения Мамоны полно. Общаешься, наверное, время от времени. – Я кивнул на кобуру с пистолетом, прикрытую курткой-ветровкой, как на соответствующее доказательство. – Что тебе стоит позвонить кому-то авторитетному, вдумчивому, не торопыге, и сообщить, что я вышел на контакт. Случайно, но вышел. И изъявляю желание к совместному действию...
Хома, вопреки своим привычкам, в этот раз думал недолго.
– А я могу, – в его ответе прогудело неожиданное довольство, из которого я сделал вывод, что он сам собирался позвонить туда же, куда я и просил его позвонить, но все же совесть, которую он, насколько я понимал эту натуру, не потерял, сдерживала порыв, потому что это слишком походило бы на предательство пусть и незнакомого человека. По большому счету, я все же всем своим видом показывал, что доверился Хоме. Иначе нельзя было понять возвращение ему пистолета. И именно это делало бы такой звонок предательством. Хотя, с другой стороны, тоже предательством казалось укрывание убийцы своего приятеля. И такой конфликт двух понятий не давал Хоме спокойно пропалывать грядки. – Я только подумаю, к кому лучше обратиться, чтоб сразу не «покрошили». Я подумаю, – добавил он и почти в радостном расположении духа отправился на работу в огород. И только на пороге обернулся, посмотрел на меня внимательно, и теперь уже его маленькие глазки-буравчики не казались лишенными мысли. Он явно хотел что-то сказать, но передумал и вышел.
* * *Трудовое вдохновение посетило Хому вместе с удачным решением проблемы, которая вызывала у него головную боль. Он усердно пропалывал грядку за грядкой, и не просто работал каким-то садовым инструментом, а пальцами выдергивал каждую сорную травинку, пальцами же разминал и рыхлил землю под цветами и вокруг высаженной клубники. Потом перебрался в теплицы, крытые целлофаном поверх арочных перекрытий. Я еще раньше, утром, когда осматривал весь участок на случай непредвиденных обстоятельств, видел, что в одной высажены огурцы и кабачки, в другой помидоры разных сортов, о чем говорил различный рост кустов.
Я ждать своей участи у окна устал и вышел ждать ее во двор, чтобы одновременно напомнить о своем существовании и о проблемах, которые мне предстоит решить.
Тень от яблонь уже закрыла грядки, Хома выпрямился и довольно посмотрел на меня. Он, кажется, работой увлекся, и даже живот не мешал ему наслаждаться плодами своего труда.
– Что, звонить будем? – Мое предложение прозвучало естественно. Как оно может прозвучать неестественно из уст человека, для которого это буквально вопрос жизни и смерти?.. Не может никак. И никакой внешней торопливости я не проявил.
– Подожди. Мне еще полить все надо...
Поливал он не из шланга, хотя шланг висел на стене сарая, а из лейки, аккуратно, не на листы, а под стебель, каждое растение отдельно, со старанием. Я вздохнул и на скамейку прилег, где было прохладнее, чем в доме, но на часы перед этим все же посмотрел. Сад небольшой. По моим подсчетам выходило, что на поливку Хома потратил не меньше сорока минут. Можно еще отдохнуть, поскольку ночь, видимо, предстоит неспокойная. Скамейка кустами окружена, если появятся соседи, из-за кустов не заметят, а я всегда успею спрятаться. Уж что-что, а прятаться я умею.
