Анатолий Гончар - Заложник должен молчать
– Еще вопросы будут? – не дожидаясь ответа, Бабченко начал сворачивать карту.
Мы с Вадимом одновременно отрицательно качнули головами. Виталик промолчал. Игорь Онищенко, вытянувшись во весь рост, картинно зевнул, пересел вперед и, притулившись в уголке, закрыл глаза. Степан Тулин пошевелил широченными плечами, едва заметно грустно улыбнулся, ссутулился сильнее обычного и тоже притворился спящим. Евгений Бочаров поправил разгрузку, хрустнул костяшками пальцев и, вытянув свои длинные ноги, последовал примеру товарищей. Мы с ротным переглянулись и сделали то же самое. Уснуть, даже несмотря на вчерашнее затянувшееся допоздна дружеское чаепитие, было сложно, нас все время подбрасывало на ухабах, но можно было хоть какое-то время побыть в сладкой полудреме.
Специальные агенты федеральной службы охраны
– Зря ты, Федорыч, так решил, зря, – пенял водителю сидевший в глубине салона автомашины тридцатилетний мужчина. – Следовало кого-то из наших с ними отправить. Нельзя было их без нашего контроля оставлять, нельзя!
– А ты, Григорий, предстоящий маршрут видел? – лениво отозвался водитель и лихо крутанул руль, вписываясь в крутой поворот. – Тогда скажи, кто из наших ребят сейчас в состоянии его пробежать?
– Ну, может, Иван или Алешка, – уже не так уверенно отозвался Григорий.
– Вот видишь, а ты говоришь – зря. – В голосе Федоровича появились довольные нотки.
– Могли бы их и поближе десантировать, никого бы не спугнули, – продолжал настаивать на своем тот, кого звали Григорий.
– Возможно, и не спугнули бы, – согласился Федорович, но это было не согласие признающего свое поражение, а стена, от которой следовало оттолкнуться, чтобы напасть и победить. – Вот если бы дело было только в этом! Отправить своего человека с ними мы, конечно, могли, но, как ты думаешь, с кого бы спросили в первую очередь в случае провала миссии?
– Ах, вот ты о чем, а я как-то и упустил. – Григорий в глубокой задумчивости почесал затылок. – Да уж… да уж.
– Вот то-то же, пойди наш человек с ними, да еще старшим (а как же иначе?), и все, приехали – шишки посыпались бы на нас… А так, на выполнение задачи пошли одни спецы ГРУ, если что – они же задание и провалили. Пока они будут отбрехиваться, пока туда, пока сюда, до нас пока докатится, все уже по сковородке размажется. И мы вроде как уже и ни при чем.
– Да, тут ты прав, но, с другой стороны, если все получится удачно, тогда наши заслуги в этом деле тоже «по сковородке размажутся»?
– А тут ты снова не прав. Если все сложится удачно, разве мы будем молчать? Отрапортуем, наши разработки покажем, что, как, когда, так что сливки будут наши. Одним словом, не переживай, все будет тип-топ. – Водитель обернулся, и Григорий увидел на его лице улыбку. Ухмыльнувшись в ответ, он с ехидцей посоветовал:
– Ты за дорогой смотри, за дорогой. А то будет у нас тип-топ…
– Я всегда за дорогой смотрю, – подмигнул Федорович и вновь ухватился за руль обеими руками. Дальше он вел автомобиль, больше не отвлекаясь на пустые разговоры и вообще стараясь не думать ни о чем постороннем.
Егор Красильников
Спал Красильников беспокойно: ворочался, стонал, изредка что-то невнятно бормотал и матерился. Сонная тьма нет-нет да и рассеивалась в полутонах наплывающих сновидений, и тогда перед его взором выползали сцены грядущего апокалипсиса. Волны вспенивались, взлетали вверх, превращаясь в водяные горы и погребая под собой океанские лайнеры, земля дрожала, дыбилась, сбрасывая со своего покрова налет человеческой цивилизации, столь опрометчиво кичившейся своей мощью. Пожары от вылившейся на поверхность лавы сметали все на своем пути, образующиеся огненные вихри испепеляли еще оставшиеся леса и немногочисленные, уцелевшие после чудовищных землетрясений селения. Во время этих сновидений с губ Егора срывались всхлипывания, и казалось, будто он плачет, затем сон снова наливался чернотой. Всхлипы сменялись стонами безмерно уставшего и истерзанного болью человека.
Проснулся Егор от топота чужих ног и мгновенно поднялся с пола. В глаза бросился не замеченный раньше камень. Егор подхватил его и в три прыжка подскочил к двери. Прижавшись к стене, он поднял над головой свое оружие и замер. Дверь начала медленно открываться…
Старший прапорщик Ефимов
Колонна сбросила ход. Везший нас «Урал», съехав на обочину, зашуршал гравием. Скрипнули тормоза, и мы остановились. Удар по кузову – как сигнал к десантированию.
– Пошел, пошел! – подбодрил нас голос высунувшегося из кабины майора Федина, и наша сборная группа, подхватив рюкзаки, рванула к заднему борту. Двери распахнулись, и мы, один за другим, начали спрыгивать на землю.
– Ни пуха! – донеслось из-за спины.
– К черту! – С удовольствием послав фэшника, я коснулся земли подошвами ботинок и побежал вслед за уже скрывающимися в зелени контрактниками. Сзади усиленно топал ботинками ротный. А колонна уже взревела моторами. Наш «Урал» рявкнул, выпустил из выхлопной трубы столб черного дыма и, со смаком буксанув по гравию, рванул с места. Два грузовика и сопровождающий их БТР-восьмидесятка продолжили свой путь дальше, а мы поспешили углубиться в лес, чтобы, найдя подходящее местечко, сесть и в спокойной обстановке обсудить наши дальнейшие планы, как то: маршрут движения и прочее, прочее, прочее…
Егор Красильников
Егор напрягся. Сейчас, еще секунду, еще чуточку, еще чуть-чуть. Резкий удар по голове входящего, и бежать, бежать, бежать! Бежать сломя голову. Бежать! И не имеет значения куда. Лишь бы подальше от этого проклятого места. Разве что задержаться на секунду, чтобы наклониться и подхватить выроненное боевиком оружие…
Дверь распахнулась шире, и поднятая в замахе рука дрогнула – держа миску, наполненную дымящимся мясом, на пороге стоял мальчишка лет двенадцати, может, чуть старше.
Заскрежетав зубами от бессилия, Красильников уронил камень на пол. Глухой удар по камням пола, и «оружие пролетариата», откатившись чуть в сторону, застыло в неподвижности.
– О, я вижу, ты уже освободился! – злобно ощерился стоявший за спиной мальчишки Заурбек. – Мы его пришли накормить, а он вознамерился бежать! А-ай-ай! Нехорошо и глупо!
Кулак Умарова врезался в живот пленника, заставив того со стоном согнуться и повалиться на пол. И тут же стоявший рядом с ним мальчик, захохотав, ударил лежащего пленника в лицо ногой, за что удостоился свирепого взгляда Заурбека – бить и истязать пленника и дальше не входило в его планы. Отстранив мальчишку, главарь банды шагнул к Егору и опустился подле него на корточки.
– Ты заставляешь меня нервничать. А ты знаешь, как я поступаю с теми, кто заставляет меня тратить нервные клетки? Не знаешь? Значит, тебе пока повезло. Сейчас я лишь приму дополнительные меры предосторожности, а в следующий раз… – голос главаря сорвался на зловещий шепот, – я вырежу твои яйца и заставлю их съесть. Что, не веришь?
Егор почувствовал в этих словах не просто угрозу, точнее, угрозы в них как бы и не было – простая декларация намерений, почти констатация совершенного. По спине скользнул лед. Он буркнул что-то нечленораздельное – кровь из сломанного носа лилась в гортань, мешая внятно произносить слова.
– Зря не веришь, – по-своему истолковав это мычание, посетовал Умаров. – Чтобы получить от тебя требуемое, они не нужны. – И, повернувшись к мальчишке, приказал: – Рустам, покорми его.
Егор закашлялся и попытался сесть.
– Ешь! – сунул ему под нос тарелку с остывающим мясом малолетний боевичок.
Егор судорожно сглотнул – трое суток не евшему пленнику даже сквозь текущую из носа кровь запах предлагаемого кушанья показался восхитительным.
– Не делай глупостей, и все будет хорошо, – пообещал Заурбек, подал Красильникову половинку хлебной лепешки и, развернувшись, вышел на улицу.
– Лечо! – На окрик с противоположной стороны поляны появился худосочный светловолосый боевик и быстрым шагом приблизился к окликнувшему его главарю. – Свяжешь пленника и останешься на его охране. Скажешь малышу: пусть найдет Ибрагима тебе на смену. За пленника будете отвечать головой!
– Не беспокойся! – Лечо слегка склонил голову и поспешил к открытой настежь двери.
Егор ел. Ел быстро, ел без ложки – руками, спешно, обжигаясь и давясь. Мясо молодого бычка, напополам с собственной, все еще текущей из носа кровью…
– Животное! – презрительно бросил мальчуган, но Красильников только поморщился, и то скорее от стрельнувшей в нос боли, чем от слов своего кормильца-обидчика. Какое ему было дело до этого мальчишки? Никакого. Какое ему вообще было дело до всех мальчишек мира, если даже поспешное утоление голода – всего лишь способ на секунду отвлечься от гнетущих сознание мыслей?
