Михаил Серегин - Пациент мафии
– Ты про Марию скажи! – От волнения он говорил с заметным акцентом. По-видимому, они что-то обсуждали, ожидая Темина, но теперь Кулак не хотел вспоминать об этом.
– Сам и скажи – огрызнулся он.
– В чем дело? Что с Марией? – отрывисто сказал Темин, оборачиваясь к смущенному Магомету.
– Да нет, ничего, – с деланой беззаботностью ответил тот. – Ширяется много… Нехорошо это девушке…
– Не твое собачье дело! – оборвал его Темин, но на душе у него сделалось темно и мерзко. – Мария тебя не касается!
– Дело-то, конечно, ваше, шеф! – как бы между прочим обронил Кулак. – Но только девочка все чудней становится. А такие ведь в ментовке в первую очередь раскалываются…
– На дорогу смотри! – буркнул Темин, отворачиваясь к окну.
Они задели его самое больное место. Он и сам начинал чувствовать, что девчонка ходит по лезвию ножа, подвергая смертельной опасности не только себя, но и Темина. Он понимал это, но так же ясно осознавал, что не в силах избавиться от этой невзрачной загадочной ведьмы, околдовавшей его, овладевшей его душой и телом. Он старался гнать от себя эти мысли, делая вид, что ничего не происходит, но иногда со всей отчетливостью Темин вдруг понимал, что именно эта девчонка приведет его к неминуемой гибели.
Здание нашей больницы было построено в начале прошлого века и оттого несло на себе отпечаток величественности и некоторой мрачности, которые, по мнению архитекторов, приличествовали храму медицины, возводимому в древней столице могущественной империи. Последующие переделки и корректировки интерьера несколько смягчили скорбно-торжественный дух постройки, но полностью изгнать его не смогли. Это особенно чувствовалось на лестницах – широких, сумрачных, с мраморными ступенями и резными перилами. Монументальная лепнина на потолках была выдержана в том же возвышенном и одновременно угнетающем духе, в котором странным образом сочетались напоминания о бренности земного и всепроникающей силе науки. Человек, поднимающийся по этим солидным ступеням, преисполнялся уверенности, что если уж он не умрет, то будет вылечен капитально и окончательно.
В палатах и кабинетах от старого режима сохранились, пожалуй, только безмерно высокие потолки. Евроремонт, светлые рамы, германская мебель немедленно переносили посетителя в век двадцатый и двадцать первый. Впрочем, расширение служб и появление новых потребовали возведения дополнительного здания, где уже все – от крыши до подвала – выполнено с соблюдением современных норм. Пристройка находится позади основного здания и соединяется с ним крытым переходом.
Именно в новом здании находятся отделения, где работа наиболее напряженная, а техника самая современная, – отделение реанимации, экстренной хирургии и скорой помощи. Здесь и палаты для больных – это именно палаты, где вся обстановка подчинена их функциональному назначению. А в старом здании они похожи, скорее, на благоустроенные квартиры или номера в дорогой гостинице – ковры, мягкая мебель, отдельная ванная. Зачастую пациенты какого-нибудь терапевтического или неврологического отделения ложатся туда не столько для поправки здоровья, сколько из-за возможности отдохнуть от семейных и производственных дел.
Думаю, это им вполне удается – предупредительный персонал, отличное питание и полнейший покой – все, что отличает это место от обычных больниц, приносит свои плоды. Стоит этот покой недешево и скорее всего не может быть полностью обеспечен платой, вносимой самими пациентами. Больница, несомненно, имеет и иной, весьма мощный источник финансирования, но кто является щедрым благодетелем, я могу только догадываться.
Нагрузка здесь на врача невелика – велика ответственность. Отсюда неизбежность консилиумов, собирающихся вокруг любого мало-мальски значительного пациента. Никто не хочет нести тяжкий груз ответственности в одиночку. Увы, специфика моего отделения не позволяет спрятаться за коллективную спину консилиума. Здесь все происходит так быстро, что ты почти всегда один на один с пациентом.
В моей палате сейчас трое больных. Они лежат в просторных боксах, подключенные к аппаратуре, и не видят страданий друг друга. Однако сами они постоянно на виду – постовая медсестра, стол которой напоминает диспетчерский пульт, наблюдает за показаниями приборов, и она всегда начеку.
Этой ночью в палату поступило новое лицо – жена предпринимателя, наглотавшаяся таблеток. Ее откачали, и жизнь ее сейчас в безопасности, но она еще слишком слаба и плохо ориентируется в пространстве. По ее застывшим, затуманенным глазам невозможно понять, благодарна она за то, что ее возвратили с того света, или нет.
Гораздо лучше чувствует себя пациент с желудочным кровотечением. Наверное, завтра его можно будет перевести в хирургию. Чуть получше дела и у отставного генерал-майора.
– Давление стабильное, диурез увеличивается, единичные экстрасистолы, – негромко докладывает медсестра, затянутая в хрусткий белый халат.
Экстрасистолы я и сам вижу на экране монитора. Генерал, осунувшийся и желтый, лежит на кровати, опутанный проводами и прозрачными трубками. В фильтре системы ритмично обрываются капли поляризующей смеси. В носу у старика закреплен катетер, по которому поступает кислород. В глазах смущение и тоска.
– Вот, доктор, за всю жизнь никого не боялся, – еле шепчет он серыми губами. – Ни черта, ни начальства… А сейчас испугался…
– Это не страх, Андрей Тимофеевич! – авторитетно говорю я. – Это беспокойство, вполне извинительное в вашем положении… Но мы его снимем – медикаментозно. Не волнуйтесь, через недельку-другую будете как огурчик!
Генерал силится раздвинуть непослушные губы в улыбке – мы отдаем дань оптимистической традиции, хотя у обоих на душе скребут кошки. Впрочем, если беспокойство или, откровенно говоря, страх, который терзает меня, играет роль приспособительного механизма, подстегивает мои защитные реакции, то старику он сейчас только помеха.
– Мария Николаевна, – говорю я сестре, – добавьте больному диазепам внутривенно – десять миллиграммов через четыре часа…
Она сосредоточенно кивает и напоминает, что меня в комнате для посетителей ожидает жена генерала. Беседа с родственниками – это не слишком приятная, но неизбежная обязанность. Я выхожу из палаты и направляюсь в комнату для посетителей.
Но голова моя занята совсем не предстоящей беседой. Я невольно перебираю в памяти итоги вчерашнего дня. Они были совсем неутешительны. До поздней ночи я пытался дозвониться до Марины, повторил эту попытку утром – все безрезультатно. К моему вполне оправданному беспокойству присоединилась еще и совершенно неоправданная ревность, будто в моей власти было регламентировать личную жизнь Марины. Однако я загнал эту ревность на задворки и сосредоточился на основной задаче – дождаться двух часов и немедленно разыскать Марину, чтобы избавить ее от этого во всех смыслах инородного тела. Хотя что я с ним буду делать дальше – неясно. Дело в том, что я умудрился потерять визитную карточку с телефоном Артема Николаевича. Со мной такое случается, особенно когда я волнуюсь.
В комнате для посетителей сияло солнце. Его золотые пятна лежали повсюду – на начищенном паркете, на кремовой обивке кресел, на сочной зелени домашних растений и на большой репродукции с японской гравюры, изображающей один из видов Фудзи под синим небом.
Распространению японской живописи в отделении способствует заведующий – Степан Степанович Ланской, который, по-моему, является в душе самураем, суровым и сентиментальным рыцарем, ищущим вдохновение в дотошных и причудливых пейзажах Страны восходящего солнца. Однако репродукции, развешанные в нашем отделении, грешат все-таки излишней яркостью красок и глянцевитостью поверхностей, напоминая собой рекламу какого-нибудь мыла.
Под этим рекламным синим небом сидела сейчас жена генерала, нервно вертя в пальцах длинную сигарету. Курение у нас не поощряется, о чем, видимо, было сделано и дополнительное предупреждение, но генеральша едва сдерживалась, чтобы не щелкнуть зажигалкой, – я это чувствовал.
– Здравствуйте! – поспешно сказал я, чтобы отвлечь ее от черных замыслов. – Ладыгин Владимир Сергеевич! Вы хотели со мной поговорить?
Женщина подняла на меня сердитые глаза. Она была из тех особ, возраст которых крайне трудно определить издали, особенно если не присматриваться. Прежде всего в глаза бросались пышная прическа вызывающе платиновых волос и яркие контрастные цвета одежды – черный с красным. Я не говорю уже о таких вещах, как клипсы, цепочки и браслеты. Их было тоже как-то много, и они бросались в глаза. И уже позже вы замечаете неестественный блеск кожи на безжизненном лице, предательскую дряблость шеи и бледные пятнышки пигмента на руках – следы неумолимого времени. Впрочем, несмотря на это, жена генерала все равно была значительно моложе мужа, может быть, лет на пятнадцать.
