Андрей Дышев - Моя любимая дура
Я представил Ирину в ванной: она почти обнажена, обернута большим банным полотенцем, подобно дорийскому хитону, которое связано узлом над грудью. Волосы зачесаны назад, чтобы не мешать макияжу, в зеркале отражается высокий лоб, чуть округлый, идеально чистый, без единой морщинки и прыщика. Можно подумать, что она, следуя моде позднего Средневековья, нарочно удалила волосы со лба ради «благородного овала». Но этим овалом Ирину наградила природа. Носик маленький, слегка вздернутый кверху – необыкновенно точное дополнение к упрямому характеру Ирины. Брови тонкие, волосок к волоску, но не кокетливо выгнуты дугой, что выражало бы неугасающее удивление, а ровные. Оттого, может быть, ее лицо кажется безэмоциональным, выдержанным, и весь ее внутренний мир подчинен законам жесткой дисциплины. Ни дать ни взять – референт военного министра. Но это обманчивое впечатление, и наши клиенты, которые при виде Ирины теряли дар речи, не знали, сколько нежности и душевного тепла скрывает холодный блеск ее серых глаз! «Ну, посмотри на себя в зеркало! – говорил я ей. – Какой из тебя сыщик? С тебя греческих богинь лепить!»
Двери лифта распахнулись, первый пес рванул к выходу, к своей любимой ступеньке у подъезда, на которой даже в самые жаркие летние месяцы не просыхала желтая лужица. А второй бульдог вдруг повел себя странно. Он повернулся ко мне, опустил свою сочную морду, напоминающую раскисший от дождей перезрелый гриб, ткнулся в мои кроссовки и утробно зарычал.
– Фу, Грэй! Фу! – забеспокоился хозяин, вывалился из кабины и с силой потянул поводок.
У меня никогда не было собаки, и потому я не понимал психологию людей, решившихся содержать в своем малогабаритном бетонно-кирпичном сарае животное, которому природой определено либо помогать человеку в добывании пищи, либо охранять его жилище снаружи, либо волочить по снегу сани. Что в переводе на русский значит «фу, Грэй!»? Хозяин беспокоится за собаку или за меня?
Пес сопротивлялся, но соседу все-таки удалось отволочить его на улицу. Интересно, чем бульдогу не понравились мои кроссовки? Среди собак тоже встречаются чудаки, поведение которых не поддается объяснению. Бывает, что им ни с того ни с сего приспичит продемонстрировать свою преданность хозяину, и способы проявления этой преданности могут быть непредсказуемыми.
Я вырулил на улицу Кирова, встал за троллейбусом и неторопливо покатил за ним в центр. Салон моей машины сейчас почему-то напоминал место проведения какой-то гнусной акции – то ли камеру пыток, то ли газовую камеру. События вчерашней ночи тем не менее казались необыкновенно далекими и даже нереальными, словно я в изрядном подпитии смотрел жестокий фильм, а сейчас многие эпизоды почти стерлись из памяти…
Проехал под канатной дорогой. Из подвесной люльки кто-то кинул вниз пустую пивную бутылку. Хорошо, над дорогой натянули сетку, и бутылка не пробила мне ветровое стекло.
На пересечении с Киевской я мельком глянул на злополучный светофор. Почему всегда кажется, что место преступления, даже если там не было никаких следов, отмечено черной печатью? Перекресток как перекресток, в городе таких десятки, но мне увиделась на нем машина-призрак с покойником за рулем и следы крови на разогретом асфальте. Вот уже будто прохожие искоса, чтобы не выдать злорадства, поглядывают на меня, лица их злобные и мстительные: «А, убийца едет! Не выдержал, вернулся на место преступления? Все так поступают, и Родион Раскольников так делал…»
Я притормозил у телефона-автомата. Сейчас у всех телефоны с определителем, а уж в милиции – подавно. На тот случай, когда мне хотелось сохранить инкогнито, я пользовался таксофоном. Прежде чем взяться за трубку, я обмотал ладонь носовым платком. От такой предосторожности мне самому стало противно, и я в сердцах сплюнул под ноги.
Мне ответил дежурный по управлению. Я тотчас вспомнил, каким голосом говорил со мной Никулин.
– Простите, что вас беспокою, – произнес я, зажав нос пальцами, – но на улице Гувинской рядом с мусорными баками стоит легковая машина с открытой задней дверью…
– Знаем, бабуся, – ответил дежурный. – Уже были звонки… Спасибо за бдительность.
Перестарался, подумал я и, повесив трубку, ударился о козырек таксофона темечком. Ни фига себе бабуся! Я вернулся в машину и глянул на свое отражение в зеркале: не произошла ли страшная метаморфоза? Вроде нет, только лицо немного бледное и под глазами синяки. Если как следует выспаться, то все пройдет.
Я развернулся и поехал в обратную сторону. Если за моей машиной наблюдать с вертолета, то решительно невозможно будет понять, чего я добиваюсь. Перед поворотом на Гувинскую я сбавил скорость настолько, что идущие в том же направлении пешеходы стали меня обгонять. Свернуть или нет? А почему, в самом деле, преступника всегда тянет на место преступления?.. Ва-а-а, договорился! Какой же я преступник? Что ж я чужой грех на свою светлую душу беру?
И свернул. Руки сами стали крутить руль влево. Чем ближе я подкатывал к зловещему тупику, тем сильнее холодело внутри. А что, собственно, я хочу там увидеть? Толпу милиционеров, окруживших «девятку», экспертов, машину «Скорой», носилки с телом Вергелиса, накрытым простыней? Когда впереди показались мусорные баки, я даже дышать перестал. Остановился, испугав добрый десяток разношерстных котов, которые копались в грязи вместе с двумя бомжами. Развернулся в два приема, чтобы не задеть строй пустых бутылок, бережно выставленных у бордюра, и покатил обратно. «Девятки» не было. И вообще ничего не было, что бы напоминало вчерашние события. Не перепутал ли я улицу? Нет, не перепутал – Гувинская. Хотя ночью все здесь выглядело по-другому. Более масштабно и мрачно. Быстро, однако, сработала милиция!
Напротив того места, где я оставил «девятку», толкались, размахивали руками и очень звонко кричали мальчишки. Один был высокий и худой, второй чуть пониже, третий – совсем мелкий, как пенек. Мальчишки напоминали трубы церковного органа в момент исполнения мажорной фуги. Высокий периодически отвешивал подзатыльники среднему, а средний в свою очередь пинал по тощему заду самого маленького. Зато маленький громче всех кричал:
– Да ты че? С дуба рухнул? У него на затылке была рана! Его монтировкой долбанули!
– Вот козел! – пытался перекричать оппонента высокий мальчик. – Если не видел, так молчи! У него все лицо было в крови, он в лобовое стекло впечатался!
– В него из пистолета пальнули! – яростно перекрикивал обоих сразу средний мальчик. – Мне Сашка из восьмого дома сказал! У него в милиции братан работает, он все знает!
– Да молчите, бараны! – с высоты своего роста вещал самый длинный и в качестве дополнительных аргументов принялся раздавать оплеухи.
Я прибавил скорости. Наверняка нашлись свидетели, которые видели, что «девятку» приволокла сюда на буксире легковая машина. Номер в темноте вряд ли кто разглядел, но вот модель и цвет могли запомнить. Не исключено, что мой зеленый «Опель» уже в розыске. Одно утешение, что подобных машин в городе немало, да плюс еще целая армия отдыхающих на своих авто. Ищите!
На улицу Руданского въезд был закрыт «кирпичом», и я свернул к морвокзалу, чтобы оттуда попасть в начало улицы Свердлова. Теперь я снова не мог думать ни о чем другом, кроме убийства водителя. Я постарался представить события, которые произошли в черной «девятке». Почти два дня подряд Вергелис следил из своей машины за агентством, желая то ли встретиться со мной, то ли выяснить, как я выгляжу. Затем он позвонил Ирине и попросил у нее мой домашний адрес и номер мобильного телефона. Ирина не дала. Тогда Вергелис сел мне на хвост и кружился за мной по всему городу. Когда я зашел в магазин за продуктами, он подослал ко мне девицу в красной юбке и с внешностью пуделя и с ее помощью определил номер моего мобильника. Тотчас позвонил мне и стал требовать, чтобы я ему помог, да еще угрожал, что в случае отказа расправится с Ириной…
Я резко затормозил перед фотоателье: две девушки переходили дорогу, рассматривая на ходу свеженькие фотографии. Они хихикали, тыкали в снимки пальчиками и ничего более не замечали, в том числе и проносящиеся по улице машины. У одной, рыженькой, были обожжены предплечья, и кожа сходила клоками, похожими на тонкую пищевую пленку… Что делал и как себя вел Вергелис до того, как я перегородил ему путь на светофоре, я мог представить более или менее ясно. Но что произошло потом? К нему в салон ворвался злоумышленник и выстрелил в затылок? Интересно, откуда убийца мог знать, что именно в эту минуту, именно на этом светофоре я перекрою «девятке» дорогу? Нет, это шито белыми нитками. Преступник находился в машине еще задолго до того, как «девятка» остановилась.
Улица Свердлова… Я сбросил скорость, глядя на нумерацию домов. Красивые здесь дома. Мне нравилась эта улица, полого поднимавшаяся в старую часть города. Что ни дом, то антиквариат. Из каждого подъезда веет историей, сырой прохладой и запахом кошек. Окошки маленькие, прищуренные, но, словно глазки модниц, подведены яркими подвесными клумбами в продольных ящиках. Длинноволосый юноша, разложив на парапете тюбики с красками, кисти, баночки с растворителями, стоял перед членистоногим этюдником и рисовал на холсте терракотовые крыши. Хаос четырех– и треугольников, перечеркнутых нитями электрических проводов; и кое-где из этой геометрической свалки вырываются к запаренному небу остроконечные кипарисы, похожие то ли на художественные кисти, то ли на минареты, и в этой картине, где часть деталей как бы стелется по земле, а другая – устремляется в небо, есть какая-то удивительная красота и логика. Так выглядит сверху мой город. Наверное, чайки счастливее нас, людей, они видят город так, как пытается запечатлеть его на холсте молодое дарование, и не ведают, что иногда творится под этими терракотовыми крышами.
