Воспитание бабочек - Карризи Донато

Донато Карризи

Воспитание бабочек

Деревянный дом горит в ночи, словно маленький вулкан, извергающийся в центре долины.

Яркие языки поднимаются в черное небо среди безмятежных гор. Пламя поражает свирепой красотой. Окрашивая белый снег красным, оно навсегда лишает пейзаж чистоты и невинности. Кто-то освободил его из тайной тюрьмы, и теперь оно силой возвращает себе законное место среди природы. Чтобы продемонстрировать свою мощь, пламя избрало этот деревянный дом, который уже гибнет в пожаре, не в силах ему противостоять.

В величественной тишине слышен лишь рев огня.

Когда колокола альпийской деревеньки начинают звонить, призывая спасателей, трехэтажное здание со скатной крышей уже полностью охвачено пылкими объятиями. Подобно пойманной, но еще живой добыче, дом время от времени пытается вырваться из лап пожирающего его хищника, но все его усилия тщетны.

С разных сторон доносятся взволнованные голоса. Пламя отвечает гневом, бросая вызов любому, кто посмеет вмешаться, чтобы его остановить. Людям не остается ничего иного, кроме как поддаться страху и зачарованно смотреть на это разрушительное зрелище. Оно было бы красиво, если бы не было так ужасно.

Посреди маленького ада — следы босых ножек на свежем снегу.

Озябшие девочки в ночных рубашках. Шестилетние девочки. Их, промокших под дождем из пожарных оросителей, собрали на безопасном расстоянии. На лицах маски из сажи, исполосованные слезами, в волосах — странные серебряные нити. Маленькие феи вокруг огромного ритуального костра. Дыхание превращается в пар на ночном морозе. Широко распахнутые глаза. Девочки жмутся друг к другу, напуганные, но невредимые.

Девочки не одни. С ними три воспитательницы, ответственные за их благополучие и безопасность.

Вот-вот начнется последний день каникул в прелестном местечке, где дети учились кататься на лыжах и коньках, спускались со склонов на санках, проводили дни за игрой в «Монополию», «Pictionary» [1] или «Веселую анатомию», а вечерами потягивали горячий шоколад, слушая сказки на ночь перед большим камином. Еще несколько часов — и юные гостьи вернулись бы к семьям: все с красивым смуглым румянцем и уймой рассказов о своих чудесных впечатлениях.

Но теперь, вернувшись, они уже не будут прежними.

Сегодняшняя ночь отравит все воспоминания об этой неделе. Каждое из них провоняет дымом и теплой мочой, стекающей между ног. Оно будет звучать, как смех преследующего их огня. И на вкус будет горьким, как страх. Этот вкус затаится глубоко в памяти девочек и даже во взрослом возрасте снова будет возникать у них во рту каждый раз, когда чутье укажет им на опасность.

Прогнать из глаз всполохи пламени будет непросто и трем воспитательницам. Сейчас двум из них не удается даже моргнуть. Третья же продолжает метаться от одной девочки к другой. Она считает их вполголоса. А потом пересчитывает снова. Для верности. Еще не думая об именах. С именами легче ошибиться. Поэтому, чтобы не запутаться, она присваивает им номера. Первая, вторая, третья и так далее. Она переходит от одной девочки к другой, кладя руку каждой на голову, будто заново их крестит.

В глубине души женщина не перестает надеяться, что итоговое число изменится. Но оно прежнее, снова и снова. И она отважно начинает счет заново.

«Их не всего одиннадцать, их не всего одиннадцать», — повторяет она про себя, даже не глядя им в лицо, чтобы не пришлось узнать, кто они.

Если бы она это сделала, ей пришлось бы подумать и об имени отсутствующей. Двенадцатой.

А она пока не хочет знать это имя. Она еще не готова. Поэтому она упорно продолжает пересчет. Но, полагаясь на математику, сложно ошибиться.

Воспитательница, ведущая подсчет, поворачивается спиной к дому, который за это время полностью исчез в пламени. Она не может этого знать, но уже не видно даже конька крыши. Эта женщина, стоящая среди зевак и спасателей, — единственная, кого не заворожило огненное шоу.

Ей не хватает смелости взглянуть на него.

Но внезапно ее заставляет обернуться зловещий шум. Жуткий, неожиданный, горестный рев, подобный последнему стону поверженного великана.

И в одно мгновение все рушится.

Дома в горах больше нет, его словно поглотили раскаленные недра земли. На прощание разрушительный огонь дарит своим зрителям последнее ужасающее чудо. В звездное небо поднимаются мириады золотистых искр.

Прежняя жизнь

1

Стеклянный город походил на мираж среди широкой равнины. Таким она увидела его из иллюминатора самолета, когда прибыла туда впервые. Хрустальные башни, дрожащие в разреженном воздухе. Блики солнца на стали. Небо, отражающееся в зданиях.

С той секунды Серена привыкла представлять себе город, где решила поселиться, именно так: Милан — огромный зеркальный собор.

Она переехала туда, едва получив магистерскую степень в области корпоративных финансов в международной школе бизнеса Хальта. Лондон никогда не казался ей подходящим местом для жизни и, пожалуй, был слишком очевидным выбором для брокера. Но Милан пришелся Серене как раз по душе.

Ее место было на высоте. И она никогда больше не собиралась спускаться на землю. Город в облаках стал идеальной аллегорией ее амбиций.

Ее офис находился на двадцать третьем этаже одного небоскреба, а квартира — на девятнадцатом этаже другого. Вид оттуда открывался изумительный, но мало того: ритм жизни в городе в облаках стремителен, а значит, приходилось всегда быть в курсе событий, причем не только в мире бизнеса. Иначе она рисковала безнадежно отстать и оказаться не у дел.

Обычно Серена спускалась на улицу только для того, чтобы прогуляться, пройтись по бутикам Квадрилатеро [2], попробовать экспериментальную кухню в очередном новом ресторане, выпить в одном из модных заведений или посетить театр «Ла Скала». Обитатели города в облаках были беспечны и сознавали собственное легкомыслие. Тот, кто не отличается легкостью, не может летать. Живя, как языческие божества, они распрощались с духовностью. Их гуру были шеф-повара и бармены, а единственными советчиками — личные тренеры. Избавившись от идеи вечной жизни, они получили взамен обещание немедленного, гарантированного удовольствия — эфемерное счастье, за которое им не приходилось чувствовать себя ни обязанными, ни виноватыми.

До того июньского дня этот идеальный образ жизни и поведения разделяла и Серена. Но теперь все ее опоры грозили рухнуть. Сейчас все казалось несовершенным или, во всяком случае, неприемлемым для нее.

Начиная с этого стерильного процедурного кабинета.

Неправдоподобная голубизна стен, которые ее окружали. Плакаты с безликими пейзажами, развешенные на них без какой-либо эстетической подоплеки, просто чтобы заполнить пустоту. Неоновая люстра, висевшая над ее головой и горевшая даже днем. Койка, на которой она сидела, свесив ноги. Шероховатая бумага, покрывающая поверхность под ее ягодицами. Тощие ступни, которые она засунула в нелепые розовые пластиковые тапочки, такие большие, что пальцы торчали наружу, и, казалось, эти шлепанцы вот-вот один за другим свалятся на застеленный линолеумом пол. Дурацкая сорочка в цветочек, которую ей выдали в обмен на ее дизайнерскую одежду.

Все явно было неправильно. А может, это она, Серена, не на своем месте. Возможно, ей попросту не следовало здесь находиться. Да, так и есть.

Но самой непростительной ошибкой в этом чужом месте было окно, выходившее во внутренний двор. Там стояли мусорные баки многоквартирного дома, рядом — двигатели систем кондиционирования, соединенные с металлическим трубопроводом, который поднимался до самой крыши и неумолчно шумел, якобы незаметно, но пронзительно и невыносимо. За единственным ограждением виднелся поток машин и прохожих.