Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович

Александр Немировский

Пурпур и яд

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПОСОЛ РИМА

Обитые гвоздями калиги мерно колотили по мозаичному полу. Они развязно шлепали по спинам нереид, пятнали воздушные хитоны амазонок.

Римлянин вышагивал так, словно находился у себя дома, на Марсовом поле. Гремели фалеры на выпяченной груди. Светлые, навыкате глаза устремлены в пространство. Что ему дворец Синопы? Что для него эти изнеженные, пахнущие благовониями азиаты? За ним на всем необозримом пространстве от Испании до Фракии стоят еще никем не побежденные легионы.

В двух шагах от трона посол остановился и резко запрокинул голову. В этой позе сквозило оскорбительное равнодушие, с каким владыки мира обращались со своими коронованными союзниками.

– Сенат и римский народ, – отчеканил посол, – желают здравствовать сиятельной Лаодике, а также сыну ее Митридату Евпатору! Да хранят к вам боги свое благоволение на вечные времена!

Он сделал паузу, чтобы перейти от приветствия, обычного в дипломатическом этикете, к сути дела.

– Нам поручено передать, что в твоих владениях скрывается опасный преступник по имени Моаферн. Вот его приметы. – Римлянин неторопливо развернул свиток и поднял его к лицу. – Роста выше среднего. Волосы с проседью. Брови сросшиеся. Нос прямой. Глаза синие…

Царица уронила голову на резную спинку трона. Смертельная бледность разлилась по ее лицу. В зале засуетились царские друзья и слуги. Над головой Лаодики затрепетали, как пестрые птицы, опахала.

Римлянин читал, закрытый свитком, как щитом. Слова его падали с размеренностью капель в водяных часах.

– Скрывшись из тюрьмы Эфеса, он прибыл в Гераклею. Оттуда рыбаки переправили его в Синопу. Преступник подлежит выдаче согласно нашему договору о вечном союзе и дружбе.

Закончив чтение, римлянин свернул свиток и на негнущихся ногах важно зашагал к выходу.

Едва стих стук его калиг, как из-за ближайшей колонны к трону скользнула фигура в длинном жреческом одеянии. В движениях человека было что-то от летучей мыши.

– Ариарат! Ариарат! – можно было уловить в испуганном шепоте.

Слуги и придворные торопливо покидали зал. Жрец поправил запрокинутую голову Лаодики и дотронулся до ее руки. При этом вся его фигура изогнулась и застыла в неестественно напряженной позе.

– Роста выше среднего. Глаза синие… – в беспамятстве шептала царица. – Можно ли это забыть? Полнеба охватила комета. Умер Аттал. Восстал Аристоник. Родился Митридат… Те же волосы и взгляд, сын Моаферна…

Лаодика очнулась. В глазах появился свет, и она стала различать предметы. И первое, что она увидела, это были вытянутые в напряженной улыбке губы Ариарата.

– Меня напугал посол. – Лаодика вытерла выступивший на лбу пот. – Словно обрушилась какая-то тяжесть. К горлу подступила дурнота, и веки сомкнулись. Кто этот римлянин?

– Маний Аквилий Младший, – ответил Ариарат.

Лицо царицы приобрело белизну мраморной колонны.

– Неужели у римлян одни Аквилий? – почти простонала она.

– У римлян много знатных родов! – воскликнул Ариарат. – Но в Азии, слава богам, свили гнездо Аквилий, римские орлы. У них могучие крылья, острое зрение. Им известно все!

Лаодика испуганно вскинула брови. Она не узнавала Ариарата. Когда-то он понимал ее лучше других. И хотя она никогда не раскрывала ему своей тайны, он помог ей избавиться от страха. Его взгляд приносил успокоение. Но теперь в нем появилось что-то новое, незнакомое.

– Владычица Кибела поселилась на равнине, – продолжал жрец. – Там ее чертог. Ей служат львы, а не дельфины. Она возлюбила пастырей, а не мореходов. Море приносит дурные вести. Горы преграждают им путь. Брось этот город, царица! Верни своему царству благоволение Кибелы!

Жрец обернулся и с отвращением взглянул в пространство между колоннами, заполненное морской синевой. Волны назойливо шумели, словно отвергая его доводы и доказывая что-то свое.

СИНОПА

Далеко уходящий в море мыс, если взглянуть на него с прибрежных холмов, напоминал лопасть весла. Эллины рассказывали, будто оно было брошено побежденными гигантами, пытавшимися переплыть Понт.

В том месте, где лопасть скруглялась, переходя в рукоять, раскинулась венчанная морем Синопа. Голубые бухты оттеняли пурпур черепичных крыш и матовую белизну крепостных стен, отделявших город от берега и широкой части мыса. Как пышные персидские тиары, вздымались башни царского дворца. Сверкали колонны бесчисленных храмов. Зеленели сады и оливковые рощи, уходящие к долине Фермодонта. Темные линии виноградных лоз были натянуты на прибрежные холмы, как струны кифары. На всем южном побережье Понта Эвксинского не было места, лучше устроенного природой и украшенного изобретательностью людей.

Отдаленное прошлое Синопы овеяно легендами. Они повествуют о добытчиках железа – халибах, проводивших всю жизнь в подземных штольнях и кузницах. Рассказывают, что и теперь корабли, плывущие вдоль ночного берега, освещаются багровым пламенем горнов. К востоку от Синопы помещали отважных наездниц – амазонок. От них, изгнавших из своего племени мужчин, будто произошли древнейшие обитатели побережья – сиры. Историю города эллины вели с похода аргонавтов, остановившихся во владениях сиров по пути в Колхиду. Синопские судовладельцы, торговцы рабами и лесом считали себя прямыми потомками отважных искателей золотого руна. Ведь и их богатства притекали из далеких стран, населенных варварами.

Южная гавань была украшена бронзовой статуей Автолика, спутника Геракла. Синопейцы уверяли, что она отлита из меди отслуживших свой век корабельных колоколов и сама по себе гудит, предупреждая о надвигающихся бурях. Эта басня, дополненная рассказом о мореходе, который не поверил Автолику и, конечно, был поглощен свирепым Понтом, оказывала на заезжих купцов неизменное действие: в щель полой статуи сыпались монеты – бронзовые, серебряные и даже золотые.

Оказавшись вне опасности, жертвователи проявляли свойственную человеческой природе неблагодарность и распространяли о синопейцах и их покровителе всяческие небылицы. Каждого синопейца, будь то на море или на суше, вместо обычного приветствия встречали словами: «Ну как, гудит?»

Так за синопейцами установилась слава людей, изобретательных во всем, что касается наживы. И они ею не тяготились, напротив, делая все, чтобы ее преумножить. Они научились извлекать выгоды даже из собственных несчастий!

Когда Синопа была вероломно захвачена каппадокийским царем Фарнаком, весь греческий мир содрогнулся от негодования. Как только не оплакивали горькую судьбину синопейцев! Но не прошло и двух десятилетий после первых пролитых слез, как по соседству со статуей Автолика появилась мраморная фигура Фарнака. Этот варварский царь оказался истинным благодетелем Синопы. Давая своим сыновьям персидские имена, поклоняясь Ормузду и персидской троице, Фарнак покровительствовал эллинам и эллинской культуре. Он украсил город великолепным гимнасием и пригласил в Синопу выдающихся ученых. Цари, сменившие Фарнака, считали его основателем Понтийского царства и клялись его гением.

Сын Фарнака, Митридат Эвергет, покинул царскую резиденцию Амасию и сделал своей столицей Синопу. При нем была сооружена агора, красотой которой так гордились синопейцы, укреплены стены, построены новые доки. Никто больше его не заботился о процветании торговли Синопы. В обеих гаванях столицы можно было видеть корабли изо всех городов Внутреннего моря. Они уходили, нагруженные рабами, понтийской древесиной, железными болванками, мешками с красной охрой, известной также под именем «синопиды». Сами синопейцы проникали в долины Кавказа и Таврики, к берегам Каспия, в сарматские степи. Всюду знали статеры и драхмы, на лицевой стороне которых красовались профили понтийских царей, а на оборотной орел терзал когтями дельфина. Этими монетами синопейцы расплачивались за скифское зерно, родосское вино, иберийское чеканное серебро, пергамские ткани, затканные золотом.